— Ну вот, в полном соответствии с этим вам должны бы оформить теперь и новый разряд — седьмой.
— Только поту не было, — вмешался Зимовец, — дрожал, как бобик, я свидетель!
— Задрожишь! Я не токарь, но прекрасно понимаю, что такое двухзаходная. Поздравляю вас, Слободкин! И хорошо нарезали?
— В том-то и дело, что сикось-накось…
— Ну ничего, ничего, наладится. Главное, в руки свои поверили. Когда ко мне-то зайдете? Может, сегодня? Да-да, именно сегодня. Помните? И вы, Зимовец, приходите. Придете?
Зимовец молча посмотрел на приятеля. Как он, дескать, так и я.
— Ну вот и отлично, — сказал Каганов. — Обоих жду обязательно.
Часов в девять вечера, отдохнув немного, Слободкин и Зимовец отправились к Каганову. Хозяин уже поджидал их. На электроплитке стоял покрывшийся мелкими каплями воды чайник.
Вскоре явился и знакомый Каганова — сталинградец. Внешне он ничем не отличался от заводских. Даже в полумраке было видно, как глубоко запали его глаза, как резко выступили скулы. Но Слободкину человек этот сразу показался необыкновенным, непохожим на всех. Что-то было во всем его облике от самого Сталинграда, которому выпало на долю столько тягот и испытаний уже с первых месяцев войны.
Они надеялись услышать подробный рассказ о мужественных людях города, но приезжий сам начал сразу с расспросов. Его интересовало все — и как работает завод, и как устроились на новом месте, и часто ли бомбит немец. И когда узнал, что часто, сказал:
— Над Сталинградом его посшибали несметное множество. Но летит, летит еще, ничего не боится — ни зениток, ни «ястребков». Чтобы посеять панику, швыряет вместе с бомбами пустые, рассверленные со всех сторон железные бочки из-под бензина. Почерневшее среди бела дня небо воет, выматывая из людей душу…
Слободкин глядел на сталинградца восторженно. Вот так надо рассказывать людям о войне!
Где-то около полуночи, когда собрались попить чаю, за окном завыла сирена. Все четверо вышли из барака. Лучи прожекторов упирались в низкие, притертые друг к другу тучи, нервно метались, словно не зная, что делать. Зенитки били дружно, напористо, но наугад. А немец, не видя под собой цели, бомбы бросать не стал. Швырнул две-три и ушел. Однако зенитчики почему-то огня не прекращали. Осколки с шипеньем и свистом падали на крыши бараков, к ногам вышедших на улицу сонных людей.
Сталинградец рассердился:
— Зачем столько шума? Ведь ясно же — дальше прочапал.
Каганов вступился за зенитчиков:
— Поглядели бы вы на тех пушкарей! Девчонки! Маму не кличут, и на том спасибо.
— И то верно. Иногда и у нас пушкарят шерочка с машерочкой, но дело свое знают до тонкостей. Чуют, когда бомба летит, когда — бочка, а когда, отбомбив, порожний, одним мотором пугает, с разбегу кидается. Стоят не робеют.
— Они и у нас молодцы, — перебил сталинградца Каганов, — ты их увидишь еще. Мы тут недавно работаем, вдруг слышим — загрохотало что-то со страшной силой. От усталости с ног валимся и никак не поймем, то ли снова налет, то ли хляби небесные разверзлись. И что же ты думаешь? Девчата собственноручно сбитый «юнкерс» на тросе волокут. Не целый, конечно, растерзанный взрывом, но грохоту от этого еще больше! Вот, говорят, вам металлолом.
— Действительно, молодцы, — согласился сталинградец. — Ну, а как же насчет чая? На Волге воды жалеть не годится.
— Сегодня не даст попить как следует, — убежденно сказал Зимовец. — На обратном пути еще раз проведает.
Примерно минут через сорок, в самый разгар чаепития, тревога действительно повторилась. Низкие тучи к тому времени разогнало, немец повесил «люстры», стало почти совсем светло. Кирпичные корпуса завода на фоне снегов были высвечены совершенно отчетливо.
— Он, конечно, знает, куда и зачем пришел, — сказал сталинградец.
— Дорожка протоптана, — подтвердил Каганов.
И вот произошло то, чего все время опасались на заводе. Одна из бомб угодила в зазимовавшие возле берега нефтеналивные баржи. Нефть загорелась сперва неярко, пламя побежало вширь приземисто. Потом желтые лоскуты его взметнулись так высоко, что в свете их и завод, и бараки стали видны как на ладони. Случайно так получилось у немцев или они узнали про баржи, но факт оставался фактом — гигантский факел пылал над заводом и не было никакой возможности спрятаться от его неистового света.
Утром небо было черным от нефтяного дыма. И снега почернели. Почернели и еще больше посуровели лица людей.
Никто не спал на заводе и в следующую ночь. Гасили пожары в цехах, в бараках, разгребали завалы, подбирали раненых, уносили убитых…