— Неблагодарная душа. По твоим делам бегал во все концы, а ты…
— По каким еще?
— УДП оформлял На, держи! — Зимовец сунул в руку Слободкина какую то пеструю бумажку.
— Что это?..
— УДП, говорю. Усиленное дополнительное питание. Дали как бывшему фронтовику.
Слободкин повертел перед глазами непонятный листок.
— А у тебя есть это УДП?
— Было, когда чувствовал себя плохо.
— А кто знал про твое самочувствие? Ты что, жаловался? К врачам ходил?
— Нет, не ходил. Просто подошел ко мне как-то парторг Строганов и говорит: «Зимовец, на тебе лица нет».
— Ну ладно, допустим. Дальше?
— Дальше спрашивает: фронтовик? Фронтовик, говорю.
— Уже не сходится, — не без ехидства заметил Слободкин.
— Что не сходится?
— По фамилии знает, а что фронтовик, запамятовал? Да и форма на тебе, он же видит.
— Про фронт это он для других сказал. Он фронтовиков всегда в пример ставит.
— И что же, сам взял и выдал тебе УДП?
— Зачем сам? Он мне записку дал в завком. А там уж оформили по всем правилам.
— Но меня он вообще видел один раз за все время, твой Строганов.
— Но знать о тебе знает. И не вздумай артачиться. Это же смешно и глупо, в конце концов!
Зимовец начал сердиться по-настоящему. Поймав его взгляд, Слободкин отступил:
— А!.. Пусть будет по-твоему. Только с условием.
— С каким еще условием?
— На нас, на двоих. Как фронтовику тебе половину прописываю.
— Не много ли лишних слов вокруг сущего пустяка? Если бы ты знал, что это такое — УДП, ты бы, ей-богу, не тратил пороха попусту. Не слышал, как заводские остряки это дело расшифровали?
— Нет, не слышал.
— Умрешь днем позже.
— Действительно, остряки!
— С шуткой оно все-таки веселей как-то. Ты сам говорил.
— Это верно. Ну ладно, идем, отпробуем твоего «усиленного». А то мутит даже.
Зимовец был прав. По талону УДП Слободкину плеснули еще один неполный черпак зеленой жижи. Она так густо дымилась, что не успела остыть, пока Слободкин донес миску до стола и разделил порцию надвое.
— Ну вот, а ты отказывался, — заметив, как торопливо Слободкин работает ложкой, сказал Зимовец.
— Ты тоже хвалил УДП не особенно, — ответил ему Слободкин, — а за тобой не угонишься.
— Просто мне в цех надо скорей.
— И мне туда же. Вот и наворачиваю!
Работа после обеда пошла по-иному. Сергей почувствовал это с первых минут, с первых оборотов патрона. Мотор загудел ровнее, увереннее, приводной ремень перестал хлопать. Позднее Слободкин узнал, что во время обеденного перерыва ремень починил шорник, но сейчас готов был отнести и это за счет общего «улучшения погоды», как назвал он для себя ту обстановку, которую застал на заводе после возвращения из больницы.
Что же тут, собственно, произошло в его отсутствие? В чем секрет перемен? Кто все это наладил, отрегулировал, привел в порядок? Было так плохо, что Слободкин не знал, долго ли он, ко всему привыкший человек, выдержит. Теперь уже можно в этом признаться. А сейчас? Или это весна все сделала? Осветила солнцем, обогрела теплом, родила надежды. Да, и она, конечно. Но главное несомненно заключалось в том, что дела на фронте стали лучше. Вот и здесь все пошло по-иному.
Он говорил так с самим собой, и ему чудилось в эти минуты, что он слышит биение железного сердца. Железного и в прямом и в переносном смысле слова. Да-да, железного. Вот оно гремит сейчас и в его станке. А там, за штабелями желтых ящиков для автопилотов, оно пульсирует в установках, проверяющих приборы на вибрацию. Слободкин отчетливо представил себе большие, сотрясаемые вибраторами столы, на которых закреплены приборы. Ритм их вибрации был ритмом сердца завода. Не слишком частым и не слишком редким — ритмом крепкого, здорового организма. Перенесшего болезнь, но одолевшего ее доблестно и ставшего еще сильнее, еще жизнеспособнее.
Люди, работающие вокруг, показались Слободкину действительно чудо-богатырями из сказки. Не только Каганов, не только Ткачев. Они-то уж само собой. А тот, что в сандалиях по снегу? А Вася Попков, гордо именующий себя бригадой? А Баденков? А дружок его закадычный? Все, все, решительно каждый — богатырь! Если б Каганов выполнил свою угрозу и в самом деле «продал» его в газету, он так и написал бы обо всех этих людях — богатыри. Ни холод, ни голод им не страшны, ни хворь, ни бомбежка их не берут. То есть берут, конечно, и еще как берут! Прямо за жабры. Но они «не сдаются, лапок кверху не тянут» — в этом и есть их сила. Железное сердце в железных людях. Подумать только! В таких условиях ни на минуту не остановили выпуск приборов и постепенно все наращивают и наращивают темп работы. Приборы конвейером идут на фронт. Сплошным потоком.