— Около девятисот рублей, — был ответ, что и было так.
— Деньги в банке... завтра же поеду, получу и раздам вам. Согласны?
— Так точно, согласны, Ваше благородие! — весело ответили они.
— А теперь оставайтесь спокойны. Полка нет. Мы не знаем, что там. Время тревожное. И не дурите зря, — закончил свою речь я уже стоя, как и все, они встали на ноги со своих мест.
— До свидания! — говорю им, бывшим таким молодцам раньше, хотя они и оставались такими же, коих было просто мне жаль.
— Постараемся! Рады стараться! Счастливо! — смесь ответов без строя, не знающих, как на все реагировать, огласили большую комнату, и я, уже под дружественные взгляды все так же не испорченных душою своих родных казаков-трубачей — вышел на улицу в ночную тьму... Было часа два ночи.
На душе у меня было очень скверно. Главное — я здесь один, здесь нет полка, здесь нет полковой силы, нет нашего полкового организма, чтобы действовать вместе или разделить горе всем полком. Так неожиданно нагрянула полная неопределенность, которая, с остатками полка во Владикар-се, полностью навалилась на меня, единственного офицера, непредвиденными событиями появившегося здесь.
Деньги в банке взяты и переданы вахмистру Лашко, который и разделил их между трубачами. По странной иронии революции — каждому из них досталось по тридцать серебряников...
Прошло два года. В феврале 1919 г., за Манычем, в селе Приютном Астраханской губернии была сосредоточена бригада казаков 3-й Кубанской дивизии генерала Баби-ева* — 1-й Кавказский полк полковника Орфенова* и Корниловский конный, которым командовал автор сего в чине есаула. Было холодно, грязно, снежно и скучно. И вдруг ко мне приходят на квартиру «поздороваться» бывший третий корнетист Меремьянов и Стрельцов-млад-ший — небольшого роста, сухой, юркий казачок, очень вежливый и отличный танцор «казачка». Они одеты в те же черкески, что и во Владикарсе, в мягких ноговицах, в чевяках и... в мелких галошах, т. е. в тех, что я им справил тогда на заигранные деньги. Принял я их как родных братьев так «далекого» и так приятного прошлого Императорской армии нашего 1 -го Кавказского полка. Угостил, чем мог в то скудное время.
— Та и дураки же мы были тогда, господин есаул, — говорит юркий Стрельцов-младший.
— Когда это «тогда» и какие дураки? — переспрашиваю его, совершенно забыв о прошлом.
— Да што деньги заигранные от Вас потребовали во Владикарсе, — отвечает он.
— Ну, это дело прошлого... и его не стоить вспоминать, —: совершенно искренне отвечаю ему.
— Ды как жа ни вспоминать! — отвечает непоседа Стрельцов-младший. — Ды, Вы знаете, што мы с Меремь-янычем самые почетные казаки у полковника Арфенова. И все через Вас. Вы посмотрите, мы до сих пор ходим в чевяках и калошах, што Вы нам справили, несмотря на такую стужу и грязь. И полковник Арфенов, как увидел нас, дык немедленно взял к себе в личные ординарцы и никуды не отпущаить от себе. И к Вам мы пришли с ихнива позволения, а то бы не пустил к другому. И хучь и не казак, а понимает в казачестве, — закончил юркий Стрельцов-младший про полковника Орфенова.
Скромный и малоразговорчивый Меремьянов сидит и только сочувственно улыбается, вставляя порою свои реплики для подтверждения слов своего друга.
Меня эта исповедь уже не интересовала. Казачью душу я и тогда понимал так, как была вот эта исповедь. Казаки, конечно, и тогда, в первые дни революции, не были дураками в прямом понимании этого слова, но, не имея хорошей грамотности, гражданского самосознания — они поступали только эмоционально, т. е. как толкало их чувство, а не здравый рассудок. Собственно говоря, этому тогда было подвергнуто почти все население необъятной России, и в особенности уставшая от войны и военных неудач 12-миллионная Русская Армия; и упрекать в этом свое родное казачество — я совершенно не намерен.
Заблуждались и мы, офицеры, так как политически были абсолютными «нулями». В катастрофе надо броситься с засученными рукавами, но не в белых барских перчатках, как поступили многие из нас тогда.
Что же случилось в полку?
В Сарыкамыше революционный солдатский бунт поднялся раньше Карского. Стоявшие там в резерве 1-го Кавказского армейского корпуса стрелковые полки 6-й Кавказской стрелковой дивизии арестовали некоторых своих офицеров и разграбили полковые денежные ящики. Начальник гарнизона понял это не как революционную вспышку, а как обыкновенный солдатский вооруженный бунт. Для усмирения его он просил начальника нашей 5-й Кавказской казачьей дивизии генерала Томашевского* прислать один казачий полк.
Недалеко от Сарыкамыша, в селении Селим, на отдыхе стоял 1-й Таманский, и, казалось, его нужно было бросить на Сарыкамыш, а не наш полк, который стоял в семи верстах южнее Карса. В штабе нашей дивизии считали, что 1-й Кавказский полк был более дисциплинированный, как полк линейных казаков, чем 1-й Таманский, полк черноморских казаков, который, как подлинный из поколения разрушенного Запорожского Войска — имел в своих сердцах какое-то тогда мало кому понятное «казачье свободомыслие».
Генерал Томашевский, родом не казак, сухой формалист, недавно принявший нашу дивизию, но человек умный, опытный, с польской задорностью в характере, распорядился так: наш полк бросить на Сарыкамыш из-под Карса, а 1-й Таманский перебросить под Карс из Сарыкамышско-го района.
Нашему полку приказано было ускоренным аллюром дойти в Сарыкамыш и поступить в полное распоряжение начальника гарнизона для подавления солдатского бунта. Прибыв в Сарыкамыш, полк остановился на одной из площадей, спешился, как нахлынула на него солдатская вооруженная масса.
— Товарищи казаки!., произошла революция! Царь свергнут с престола со своими министрами!., власть перешла к самому народу!., присоединяйтесь к нам!., и арестовывайте Ваших офицеров! — кричали они.
По рассказам офицеров и казаков, полк растерялся и не знал, что делать. И арестовывать своих офицеров не стал. Тогда солдаты выкрикнули:
— Укажите на негодных офицеров, и мы сами их арестуем!
Нашлись казаки, которые указали на «негодных офицеров». Недовольство ведь всегда бывает. И были тут же арестованы:
1. Войсковой старшина Калугин* —- временно командовавший полком.
2. Войсковой старшина Алферов* — командир 1-й сотни.
3. Подъесаул Леурда* —1 его младший офицер.
4. Подъесаул Кулабухов* — командир 2-й сотни.
5. Есаул Авильцев* — командир 5-й сотни, и его младшие офицеры.
6. Хорунжий Романов* и 7. Хорунжий Уваров*.
После этой бескровной, но грубой экзекуции солдатов
над офицерами полка полк был отпущен в свое село Вла-дикарс, оставив в тюрьме Сарыкамыша семь своих офицеров. Его и привел во Владикарс старший в чине и помощник командира полка войсковой старшина Пучков*. Обо всем этом во Владикарсе никто ничего не знал. Пронесся лишь слух, что арестован командир полка и некоторые офицеры, но кто именно — не знали. Здесь же оставались жены офицеров, прибывшие с Кубани, чтобы повидать и хоть немного времени пожить с ними, и вдруг... их мужья арестованы солдатами, брошены в тюрьму и полк их не защитил...
Что они, жены, тогда переживали — я, как холостой, тогда этого особенно остро не понимал. Как к единственному офицеру здесь все они бросились ко мне — узнать, выяснить, помочь. Легко сказать — не только что помочь, но и узнать-то не было возможности. Жуткое состояние было супруги Калугина, нашей старшей дамы полка, природной казачки станицы Дмитриевской, рожденной Копаневой.
К вечеру ближайшего за катастрофой дня наш полк подходил к селению Владикарс. С Феодосией Игнатьевной Калугиной и с Лидией Павловной Маневской мы вышли на южную околицу села, чтобы как можно скорее узнать — при полку ли их мужья? Так просили они меня, чтобы я был с ними в эти жуткие часы «подхода полка».
Словно после жестокого поражения возвращался наш славный полк в село Владикарс — хмурый, злой и... страшный. Полка было не узнать. И он входил в село без песен, как небывалое дотоле явление. Мрачно и безучастно шел впереди полка в седле войсковой старшина Пучков. Мы трое болезненно вперили в него свои взоры, желая как можно скорее узнать, кто же арестован? Иль это неправда?