Помкомроты посылает сказать командиру, что партия готова.
Вот идет и сам командир роты. Он низко, надвинул свою шапку и остро блестит из под нее глазами. Дневальный караулит у двери: чтобы не прозевать его прихода. Вот комроты на пороге барака. Помкомроты набрал полные легкие воздуха я орет:
— Пересыльная рота, смирно! равнение на середину!
— Здравствуйте пе-ре-сыль-ная рота! - здоровается комроты.
— Здрррааа...! с дребезжанием оконных стекол отвечают прибывшие.
Беда той партии, которая почему-либо ответит командиру роты без дребезжания оконных стекол. — «Товарищ помощник, вы еще не научили заключенных отвечать на приветствие командира роты, как следует», скажет ротный командир и уйдет. Не успеет он выйти из барака, как заключенные услышат: «Партия, слушай мою команду налево, направо, кругом! и потом несколько сот раз «здра», и «здра»« и «здра».. После этого помкомроты опять посылает за командиром роты....
Если случалось, что к вновь прибывшей приходил кемьперпунктовский лагерный староста Курилко, тогда совсем беда. Этот совсем психически больной тип по 3-4 часа муштровал заключенных, поворачивая «направо, налево», опять «направо» и «налево» и кругом; по 500—600 раз заставлял отвечать «здра», двадцать раз повторял: Это вам не Бутырская тюрьма. Это вам не Таганка, а это четыре огненные буквы: О.... Г.... П.... У....»; говорил, что научит ходить вокруг столба прямо, отвечать так, «чтобы в Соловках колокола гудели», чтобы в Ленинграде было слышно», «чтобы шапки с голов летели». Все это собственные выражения Курилки, он первый стал их употреблять. Командиры рот, их помощники и комвзводы переняли их от изобретателя. Кто только не знает в СЛОНе Курилку! У кого не становятся дыбом волосы, когда он услышит секретнейшее сообщение: — «Курилко идет». — Что, шакал, ты еще жив? — спрашивает обычно Курилко какого-нибудь встретившегося заключенного?
— «Так точно, жив». — «Десять лет ты, брат, прожил лишнего», скажет, сверкнув звериными глазами Курилко и пойдет дальше.
— Заключенные! отдает распоряжение помкомроты, когда командир роты ушел к себе на отдых, — вылетайте по одному, пулей! — за своими вещами.
— «Влетай пулей на нары!» кричат комвзводы идущим со двора с вещами.
— «Гражданин начальник, на нарах уже места нет, там уже повернуться нельзя. Куда прикажете поместиться?
— «Лезь под нары!
— «Там, гражданин начальник, ничего не видно, да и вода там везде».
— А... К теще в гости приехал, что ли?... Влетай!...
Претендующий на сухое место, получив удар, влетает под нары. Там он сидит, пока не услышит новую команду и думает о том, что его еще ожидает впереди. А впереди, читатель, у него длинный, тяжелый и до жути страшный путь. Быть может он вспоминает мать, отца, детишек свой дом, родную деревню, свою пусть теперь, закрытую, но такую памятную и сердцу близкую церковь. Возможно, он надеется ее снова увидеть. Если надеется, он глупец: из СЛОНа он к родным местам и липам не возвратится.
Врачебный осмотр. «Вылетай пулей из барака!» Кричат минут через двадцать—тридцать ком взводы притихшим заключенным. Все стремглав бегут на двор и без команды, сами знают обязанность! строятся по четверкам.
— Чище разберись в четверках! опять орут комвзводы. Первая четверка, три шага вперед, марш! Вторая! Третья! Четвертая!
Это новая поверка. После нее 200-300 человек ведут на освидетельствование. Пока врач осматривает одного, остальные стоят на дворе и, если это зимою, на сорокаградусном морозе лязгают зубами, как голодные собаки. А комвзводы то и дело орут: «Чище держать равнение в четверках»! «Руки держать по швам»! «Не разговаривать»!...
Любопытно происходит это «медицинское освидетельствование».
— Иванов! — вызывает заключенного писарь, устроившийся по инвалидности на канцелярскую работу.
— Иван Макарович! — выкрикивает в ответ свое имя и отчество Иванов, наученный этому приему еще в тюрьмах, через которые он шел этапом.
— На что жалуешься, Иванов? — спрашивает врач.
— Да я, гражданин начальник, (для него и доктор стал начальником), — слабый я очень...
— Сними рубашку.
Иванов еще не успел снять рубашку и наполовину, а доктор уже говорит: «пишите четвертую категорию».
Следующий, Иванченко! — кричит писарь.
— Товарищ командир взвода, прикажите заключенным раздеваться в коридоре, дает распоряжение какой-нибудь лекпом. А в коридоре, если это зимою, градусов 20 ниже нуля.
— Иванченко, на что жалуешься?
— Слабый я, гражданин доктор... За неделю, как выехал из Ростова, совсем отощал: полфунта хлеба...
— Довольно ныть, перебивает командир взвода, присутствующий при освидетельствовании — отвечай, что болит у тебя? '
— Пишите четвертую, торопится доктор.
— Петров!
— Николай Ефимович!
— На что жалуешься?
— У меня туберкулез, гражданин доктор. Справку об этом от доктора у меня отобрали в Бутырке...
— Четвертую! говорит писарю доктор.
— Шматченко!
— Никита Миколаевич!
— На что жалуешься?
— Посмотрите, гражданин доктор, у меня грыжа начинается.
— Четвертую, приказывает доктор, бросив беглый взгляд на грыжу, а сам нервно кусает себе губы.
— Гражданин доктор! да я же ей - Богу, не могу работать в лесу, умоляюще говорит Шматченко, уже узнав, что четвертая категория работает на самых тяжелых работах.
— Ничего не могу поделать, Шматченко... Я рад бы дать 3-ю категорию... говорит доктор, — но не могу. А сам уж нервно подергивается.
Я не назову фамилии этого врача, ибо не хочу ставить его под «огненные», как говорит Курилко, буквы: О... Г... П... У... И не один этот врач говорит: «Что же я могу поделать! Я и рад был бы, но...
За небольшим исключением все так говорят — инженеры, техники, агрономы, даже СЛОНовские десятники, бьющие морды другим лишь потому, что они не хотят быть сами битыми.
Но почему же, все-таки, туберкулезному и заключенному с грыжей дается четвертая категория, обязывающая их работать на тяжелых лесных работах? — спросит читатель. Да по той простой причине, что они присланы на принудительные работы. От них ОГПУ ждет экспортного леса. А сами они лично ОГПУ не нужны: они «антисоветский элемент».
Бывает и еще лучше: начальник санитарного отдела, Яхонтов, получая от врача список «освидетельствованных», просматривает его, и если четвертой категории меньше 85 проц., он переправляет третью категорию на четвертую. Заключенных с 3-ей категорией трудоспособности в СЛОНе не полагается больше 12 процентов. С ней занимаются менее тяжелыми работами — лесосплавом, погрузкой, на кирпичных заводах и т. д. Второй категории «полагается» лишь 3 процента. Это явные инвалиды. Они исполняют обязанности поваров, дневальных, сторожей, курьеров и т. д.
Интересная личность этот Яхонтов, начальник «санитарного» отдела СЛОНа. До 1927 года он жил в Смоленске и занимался там врачебной практикой, не имея соответствующего диплома. Начальником СЛОНовскаго санитарного отдела в это время была разведенная жена особоуполномоченного при коллегии ОГПУ Фельдмана. Она собиралась покинуть свою службу в СЛОНе и вопрос — кого «подходящаго» назначить на эту должность - стал перед СЛОНом. Из заключенных врачей, которые имелись на лицо, начальник СЛОНа Эйхмонс никого не пожелал назначить. Написали в Спецотдел ОГПУ и вскоре приехал, со сроком на пять лет с 49 статьей Угол. Кодекса, карающей «социально-вредных», Яхонтов. Свою 49-ю статью он получил за то, что занимался врачебной практикой без медицинского диплома. Яхонтов и принял в конце 1927 года от Фельдмана санитарный отдел СЛОНа. Наверное и сейчас Яхонтов переправляет третьи категории на четвертые, но он уже начальник не из заключенных, и не «сорокодевятник» - теперь он «вольный», «социально- полезный» и ходит в форме с кубиками на красных петлицах. Помог ему именно этот перевод заключенных из третьей категории с четвертую: управление СЛОНа возбудило перед коллегией ОГПУ ходатайство о досрочном его освобождении и это ходатайство удовлетворено.
Возвратимся к заключенным. Выходя от врача, они опять строятся в четверки и, с руками по швам, ожидают, пока освидетельствуют последнего. Когда он вышел и стал в строй снова раздаются команды по построению, поверке и «освидетельствованных» ведут обратно в барак.