— Я, гражданин начальник, не могу дышать, чуть слышно ответил мне Криштоф, а Юхневич, стоная, хотел что-то сказать, но, видимо, от боли, не мог. Он с трудом перевернулся на другой бок, закрыл лицо руками и я видел, как его, покрытое грязью мокрого крикушника, тело стало судорожно вздрагивать. Он плакал. У меня тоже подступили к горлу слезы, но я взял себя в руки. Вынув из портсигара все свои папиросы, я предложил Криштопу взять их и курить. Криштоп, очевидно, не ожидавший такого отношения к себе чекиста, взял папиросы и заплакал, как малый ребенок. Слезы из его глаз текли, как ручей. Вытирая их грязней рукой, он оставлял на лицо полосы жидкой грязи. Закрыв крикушник я пошел к себе и принес этим мученикам хлеба и сахару и тут же распорядился, чтобы им дали кипятку. — «Гражданин начальник. — сказал мне со слезами на глазах Криштоп, — я... я... (а сам, бедняк, задыхается) у меня дома маленький сынок... я, гражданин начальник, умру... Если можно, сообщите»... Он не договорил... В тот же день, к вечеру, Криштопа и Юхневича не стало: оба умерли. Живые «индейцы» снесли их в большую яму и бросили поверх накопившихся раньше.
Новиков, начальник отделения (тогда Конд–остров был еще отделением), в это время находился в отпуске в Петрограде. Он приехал на Конд–остров на другой день после экзекуции и подписал приказ, составленный его делопроизводителем Нарушевичем (его родственники живут в Риге): «Умерших заключенных, Криштопа Ивана и Юхневича считать умершими»... В ноябре 1929 года Новиков сдал Конд–островский пункт чекисту Сошникову и выехал в распоряжение управления лагерей в Кемь. Я тоже в это время уехал в Кемь.
— Два индейца, — говорил в Кеми в ИСО Новиков, вздумали у меня бежать, ну, я их, конечно, «к ногтю».
— Мы хорошо, Шурка, знаем, что ты не промажешь, - ответил ему на это помощник начальника ИСО, Рощупкин, Николай Иванович. Ну, а как там твои индейцы поживают, — спросил он.
— Потихоньку загинаются, — ответил «Шурка».
— Что то, брат, мало, кажется, загнулось? — спросил Рощупкин.
— Подожди, Коля, зима покажет свое, — обнадежил Новиков.
— Ну, а как поживают «христосики»? — продолжал интервьюировать Рощупкин.
— Пока что загнулось пятнадцать человек. А зимой, не беспокойся, загнутся все, — опять обнадежил Новиков…
Духоборы. «Христосики» — это члены секты духоборов. В количестве 65 они были присланы на Конд–остров для «загиба» летом 1929 года.
Несчастные духоборы испили в СЛОНе полную чашу страданий…
Они отказывались называть чекистам свои имена и фамилии, именуя себя «сынами божьими». За это их немилосердно избивали. Духоборы умоляли чекистов застрелить их, но фамилий и имен своих все-таки не называли. В конце концов, ИСО решило отправить их «на загиб» К «Шурке» Новикову, на Конд–остров. Новиков отвел им в лесу место и велел строить себе землянки. Получив пилы и топоры, они приступили к постройке, а пока землянки строились, спали под открытым небом у костров. Заставить их назвать себя не смогли и на Конд–острове. Самоуверенный Новиков сначало решил, что он заставит их и назвать свои фамилии, и работать. Но ошибся: избиваемые им плетью, они по старому, называли себя рабами божьими и умоляли застрелить их. Эта просьба духоборов бесила полунормального Новикова и после нея он бил их с новыми силами, которые ему давало бешенство... Родственники духоборов ежемесячно высылали им черные сухари, но ни одному духобору ни разу Новиков посылки не выдал. Жили они на трехстах граммах хлеба и на «горячей пище» ввиде воды, в которой варилось пшено. Тем временем «потихоньку загибались.
К «загибу» на Конд–острове ведет уже одно недостаточное питание: ни с 300 граммами скверного хлеба без работы, ни с 500 при работе — выжить невозможно. Кондовцы находятся поэтому в состоянии постоянного и острого голода — настолько острого, что с жадностью поедают сырой гнилой картофель, а сало разлагающегося тюленя им кажется лакомством...
Голодание. Около 2-й роты Конд–островских заключенных был небольшой огород, на котором трудом «индейцев» выращивался картофель, который бесплатно раздавался надзирателям. Пока картофель не был собран, огород сторожился, когда же его собрали и раздали чекистам — сторожа сняли. Голодные «индейцы» из второй роты, выпросившись у дневального в уборную, незаметно забегали на огород, хватали оставшиеся мелкие и гнилые клубни и тут же жадно поедали. За это приходила расплата, но не та, о которой вы, читатель, думаете, — не болями в желудке.
Раз, проходя около дверей «Ленинского уголка» для надзирателей, я услыхал ругань, вопли, плач. Зашел в «уголок» и вижу: чекист Королев Павел что есть сил порет розгами четырех «индейцев», а в углу «Ленуголка» лежит еще целая пачка розог.
— В чем дело?
— В рот иодом мазаные индейцы обманули дневального; попросились в уборную, а сами стали с нашего, огорода красть картофель, — посмотрите, Николай Игнатьевич». Королев указал мне на десяток картофелин, отобранных им у «индейцев» и лежащих на полу... На рапорте Королева о преступлении «индейцев» Новиков положил резолюцию: «Подвергнуть содержанию в крикушнике на 30 суток». Все четверо «преступников» тридцати суток в карцере не отсидели; они умерли до истечения срока наказания.
...Однажды я на лодке решил объехать Конд–остров. На южном его берегу заключенные корчевали пни для смолокуренного заводика и я подъехал к ним. Заметив меня, все они бросили работу и подошли к костру. Некоторые из них стали кричать: «Здравствуйте, гражданин Карпов.» — когда я оказывался среди заключенных, они переставали бояться своих десятников.
— Откуда это у вас, ребята, тюлень? — спросил я, увидев около костра раздувшегося тюленя.
— А это, гражданин Карпов, мы нашли на берегу моря: он издох и волны прибили его к берегу.
— А для чего вам надо было тащить его сюда от берега, целых четверть километра?
— Мы, гражданин Карпов, вырезываем из него куски сала, поджариваем на костре и едим. Сами знаете, гражданин Карпов, разве можно работать в лесу целый день на 500 граммах хлеба. А суп у нас, сами знаете - одна вода.
Действительно на моих глазах заключенные отрезали от тюленя куски жира, чуть-чуть поджаривали его и ели с таким аппетитом, как будто это было редкостное лакомство. Между тем, тюлень был сильно разложившийся и от него шел отвратительный запах.
VIII. ОТДЕЛЬНЫЕ СЦЕНЫ И ФАКТЫ. «Обласкаю». Без вины виноватый. Зарезанный китаец. Чекисты на охоте. Проданные. «Гуж-транспорт» из каэров. Ссылка. Борящиеся.
«Обласкаю». «Обласкаю» - выражение чекистов - надзирателей. Оно, как и «дрыновать», означает бить палкой. «А ну-ка, ротный; веди этого шакала ко мне, я его обласкаю (или подрыную)», каждый день услышите вы от надзирателей на СЛОНовской командировке. Как они «ласкают», показывает случай, который хочу рассказать.
Дело это было ранней весной 1929 года на командировке при станции Кандалакша. В 200-х метрах от линии железной дороги там находится пересыльный пункт 3-го отделения СЛОН. Это вроде Кемьперпункта, что на Поповом острове. В четырех километрах от этого пункта на юг находится лесопильный завод «Карел–леса». При нем командировка с заключенными проданными Карел–лесу. С нея носят на себе в мешках хлеб для пересыльных.
Возвращаясь раз вечером из Кандалакшского железнодорожного клуба, я проходил мимо барака, где жили чекисты — надзиратели и начальник пересыльного пункта Алексей Евстратов. Еще шагов за пятьдесят до барака, я услышал душу–раздирающие крики. Захожу в комнату Евстратова и вижу; Евстратов и секретарь ячейки Дернов Роман бьют, что есть сил, одного заключенного — Евстратов увесистой доской с гвоздями, а Дернов плетью; все лицо заключенного сплошь было залито кровью. В тот момент, когда я вошел к Евстратову, он так хватил заключенного по голове, что тот упал без сознания.