Еще через полтора месяца прошла выставка в галерее не то чтоб совсем уж коммунистического, но почти коммунистического журнала «Кларте». А в конце лета того же знаменательного года Анненков официально представлял Советский Союз на Пятом международном конгрессе рисунка и прочел там доклад о печатном деле на оставленной родине.
В конце того же года, добираясь на курорт Лазурного Берега, нарком Луначарский выступил в Париже с лекцией об искусстве, где упомянул Анненкова как звезду ревискусства. Внимательно слушавший наркома художник Георгий Лукомский подметил кое-какие тенденции в докладе былого авангардиста-комиссара, объяснившего парижанам, что коммунистам теперь нужно «простое, ясное, понятное всем, искусство, отражающее социалистические идеи, новый быт, новое мировоззрение».
Наверняка расслышал это и Анненков, но сделал вид, что не понял. Он продолжал выступать в лекционных залах и на страницах советской газетки как теоретик революционного авангарда, и слушая его, эмигранты могли понять, что именно теперь модно в России (и что в первую очередь моден сам Анненков — это важно было внушить парижским провинциалам).
На самой важной лекции Анненкова председательствовал Илья Эренбург, человек, осуществивший тогдашнюю мечту Анненкова, так сказать, поймавший за хвост птицу счастья: он жил в Париже, а деньги получал от Москвы. Это не всем удавалось, хотя пытались это устроить многие — даже умелый Алексей Толстой.
Еще добрые четверть века то явно, то полусекретно сотрудничал Юрий Анненков в лубянских изданиях (у русских и французских коммунистов). На месте «Парижского вестника» появился в Париже журнал «Наш Союз», который изготовляли платный агент НКВД Сергей Эфрон (муж Марины Цветаевой) и его дочь Ариадна. На Анненкова этот журнал всегда мог рассчитывать: Анненкову деться было некуда. Однако он мало-помалу проникал также во французские книгоиздательства и картинные галереи, терся среди эмигрантов, не забывавших, впрочем, что он «советский человек» и вообще «их человек в Париже». Эта недоброжелательность заметна во всех описаниях Анненкова, оставленных тогдашними молодыми эмигрантами, скажем, тем же Бахрахом: «он стал появляться на Монпарнасе с моноклем, висевшим на черном шнуре, наивно, по старинке думая, что этим стеклышком он кой-кого прельстит…»
Или Василием Яновским: «Это был загадочный, очень русский человек, хитрый, грубый, талантливый, на все руки мастер».
Кстати о монокле: подобные стеклышки были в моде у молодых сюрреалистов и в левом Гатарапаке — в кафе «Хамелеон». Но, как вскоре заметили молодые парижане, советская знаменитость сумела найти ходы и к французам. Тот же Бахрах с удивлением написал об Анненкове: «Едва приехав в Париж и еще не успев как следует устроиться, он завел полезные связи, и в результате в одной из галерей, пользовавшейся большим престижем и не открывавших своих дверей всякому встречному-поперечному, устроил самодеятельную выставку, умудрившись показать на ней чуть ли не тридцать холстов и гуашей с пейзажами Парижа. Все они были с налетом умеренного и умелого модернизма, без каких-либо экстравагантностей, способных своей художественной левизной оттолкнуть профанов».
Эта вторая персональная выставка Анненкова открылась в марте 1928 года в галерее Четырех Дорог (Des Quater Chemins) и открылась как раз вовремя. Командировка Анненкова затягивалась и, хотя он получал продление и оставался «своим», об этом тогда могли (да и нынче могут) знать лишь «знатоки», а для прочих жителей Совдепии становился он мало-помалу невозвращенцем — эмигрантом. К тому же в Советском Союзе все менялось так круто, и последний альбом портретов Анненкова был изъят из обращения (как изъяли мало-помалу из жизни его горделивых героев). Так что, надо было пробивать себе дорогу в Париже, искать свои пути и, наконец, искать заработок: художников в этой художественной Мекке планеты был, как всегда, избыток.
Конечно, до 28-го года энергичный Анненков не только парижские пейзажи писал: он оформлял постановки у Федора Комиссаржевского, хорошо знакомого по Петербургу, и у Балиева, писал портреты и активно занимался журналистикой. Анненков писал о живописи, о киноэкранизациях и даже выступил в 1925 году в низкопробной эмигрантской газетке А. Филиппова с рассказом о работе над портретом Троцкого. Думается, к написанию этой статейки побудила Анненкова не только надежда на получение гонорара (вполне ничтожного), но и желание подстраховаться: Троцкий шел на дно, а тем временем альбом с портретами «троцкистов» и прочих смертников был уже на подходе. Анненков счел своевременным отмежеваться от «красного Дориана Грея» (как он назвал Троцкого в своей статейке).