— И не подумаю!
— Вы считаете нормальным сей невероятный факт? Баба — в офицерах?!
— Все факты в нашей армии, и особенно — невероятные, происходят только с ведома её верховного вождя, государя императора. Значит, такова его воля. Вы — против неё?
— Государь слишком далёк от нас, — не унимался Волков. — Удивляюсь, что вам самим не претит её присутствие. Она водит взвод, а вы, как дураки, слушаете её слова: «я был», «я сказал», «я пошёл»...
— Хватит, Волков! — рявкнул Пётр Чернявский, и в комнате произошло какое-то движение. — Вы совсем обнаглели...
— Спокойно, спокойно, господа! — Ротмистр, видимо, разнимал молодых офицеров. — Наш гость, к сожалению, не понимает простых вещей. Во-первых, прямо ничего такого не доказано. Во-вторых, взвод корнета Александрова в отличнейшем порядке, я смотрел его в феврале...
— Вы уходите от разговора! — Голос Волкова сорвался на фальцет.
— Да, ухожу! Вам тоже советую нигде его не затевать. Поняли, Волков, нигде! — В голосе Подъямпольского прозвучала угроза. — А тем паче — устраивать скандалы с разоблачениями в полку и пятнать его славное имя! Уверяю вас, что тогда вам придётся держать ответ, и это будет гораздо хуже, чем сентенция военного суда о покупке гнилой муки по цене хорошей...
Больше Надежда не слушала. Она вернулась на крыльцо, села на перила, достала из саквояжа трубку и кисет. Стараясь поменьше рассыпать табак на пол, она набила трубку дрожащими пальцами, чиркнула спичкой и закурила. Вскоре по коридору раздались быстрые шаги со звоном шпор, дверь распахнулась. Надежда подставила ногу, и корнет Волков, споткнувшись, едва не упал и ухватился за перила.
— Добрый день, господин Волков! — сказала она, вынув трубку изо рта. — Мне кажется, вы хотели что-то спросить у меня. Очень важное...
Волков дико взглянул на неё и бросился вниз по ступеням крыльца. Он подбежал к своей гнедой кобыле, стал отвязывать чумбур, вставлять ногу в стремя. Застоявшаяся лошадь плясала под ним, и он не сразу устроился в седле. Ударом хлыста корнет заставил её резко перейти в галоп и, оглянувшись на Александрова последний раз, ускакал со двора прочь.
Докурив трубку, Надежда выбила её о ладонь, засунула в карман шинели, взяла саквояж и пошла в дом. Теперь дверь в зал была открыта. Она увидела, что её однополчане, возбуждённо переговариваясь, рассаживаются за столом, а денщик Подъямпольского принёс и держит в руках кипящий самовар.
— Здравствуйте, господа! — громко сказала она с порога, и в комнате мгновенно установилась полная тишина.
— Здравствуй, Александр! — улыбнулся ей ротмистр. — Ты прибыл из отпуска вовремя. Я ждал тебя. Есть поручение. Снимай шинель и садись за стол. Сначала выпьем чаю...
Она повесила шинель на вешалку, сняла и там же оставила портупею с саблей, затем села на своё обычное место напротив эскадронного командира. Его денщик поставил перед ней стакан в серебряном подстаканнике.
— Сейчас, господа, — сказала Надежда, опустив в чай ложку с мёдом, — мне встретился корнет Волков. Он едва не сбил меня с ног, так был чем-то взволнован. Может быть, у нас в полку что-нибудь случилось за время моего отсутствия?
— Нет, — ответил ей командир. — Слава Богу, в полку всё тихо. Он приезжал сюда выяснять отношения из-за старых своих, тебе известных, дел. Ну да с чем пришёл, с тем и ушёл, повеса!
— Некоторые наши офицеры, — заговорил, слегка грассируя, Цезарь Торнезио, — просто не умеют держать себя в обществе. А претензий — масса...
— В следующий раз, — буркнул Пётр Чернявский, известный своим грубоватым и несдержанным характером, — я его с лестницы спущу!
— Однако странно, что он так быстро вернулся после суда и взят теперь в первый эскадрон, — заметил Семён Торнезио.
— Ничего странного, — покачал головой Подъямпольский. — Всё это связи, старые связи, друзья мои. Его старший брат служил в гвардии вместе с нашим шефом Тутолминым. Так что пропасть Волкову не дадут...
Больше о визите Волкова здесь не вспоминали. Ротмистр стал объяснять четырём своим корнетам ситуацию с овсом и сеном. Она была тревожной. Запасов осталось на неделю. Местные помещики, по большей части все поляки, под разными предлогами перестали продавать Российской армии фураж и запрещали это своим крестьянам. Для добывания корма командование полка решило рассылать по деревням губернии особые партии — непременно с офицером, при оружии и числом не меньше полувзвода.