— Неужели ты думаешь, будто я своего двоюродного внука в их холодном лазарете оставлю? — Дуров-младший посмотрел на неё с укоризной. — Здесь Ваня, у меня. Лукерья за ним ухаживает.
— Здесь?! — Она вскочила на ноги.
— Да. — Он кивнул головой. — Хочешь его прямо сейчас видеть или снова переодеваться будешь?
Тайная горечь прозвучала в этих словах, и Надежда в глубине души согласилась с ней. Её мальчик мог погибнуть. Она приехала к нему, услышав таинственный зов через тысячевёрстную даль. Немедленно она должна быть с ним. Нет у неё теперь ни времени, ни сил на притворство в ателье мадам Дамьен. Нет, и всё тут!
— Да, дядя, сейчас! — Зачем-то она пробежала пальцами по пуговицам своего мундира, застёгнутого по-зимнему, лацканом на лацкан, поправила перевязь с лядункой, китиш-витиш.
— А не боишься? — спросил её Николай Васильевич.
— Чего?
— Что испугается и не узнает он тебя.
— Всё в воле Божьей. — Она склонила голову.
— Так звать его или нет?
— Зовите. Ему уже скоро десять лет. На войну собрался. Стало быть, понимает несчастия своего Отечества. Поймёт и меня. Сердце ему подскажет.
— Будь здесь, — сказал ей Дуров-младший. — Я приведу его.
Николай Васильевич удалился. Надежда прошлась по комнате, смиряя волнение. Наконец дверь стукнула. Она услышала голос Ванечки: «Маменька приехали!» Он влетел в гостиную и остановился как вкопанный, глядя на уланского офицера у окна.
— Здравствуй, Иван. Разве ты не узнаешь меня? — сказала она очень спокойно. — Подойди ко мне, сын мой...
Надежда рассчитала верно. Красота офицерского мундира, его высокий престиж, который Ваня уже осознавал, сделали своё дело. Они помогли преодолеть оцепенение мальчика в первые минуты. Он подбежал к ней, окинул восхищенным взглядом эполеты, серебряный крест знака отличия Военного ордена на лацкане, шарф с длинными кистями.
— Здравствуйте, любезная матушка! — Ваня, как обычно, поцеловал ей руку. — Я узнал вас сразу. Но только... Только почему вы в мундире?
— Так повелел государь император. — Она потрогала ладонью лоб мальчика. Он был не очень горячим.
— И «Георгием» тоже он вас наградил? — Ваня увернулся от этого жеста.
— Да. За поход в Пруссию.
— А сейчас вы воевали?
— Конечно. Я приехала к тебе из Главной квартиры нашей армии под Москвой.
— Вы видели фельдмаршала Кутузова? — не поверил ей сын.
— Как тебя.
— Вот здорово! — Ваня даже подпрыгнул на одной ножке. — А верно ли говорят, маменька, будто у него один глаз ненастоящий, а волшебный и он может им видеть все насквозь?..
Покой и тишина воцарились в квартире коллежского советника Николая Васильевича Дурова на Сенной. Служанка Лукерья бегала с тарелками, накрывая на стол. Изредка она опасливо косилась в сторону гостя. Его появление здесь почему-то всегда приводило к её отъезду к родственникам в Новую Ладогу и потере жалованья за месяц или два. Николай Васильевич, открыв погребец, выбирал напитки для сегодняшнего застолья. Иван Чернов, надев мамину уланскую шапку, перевязь с лядункой и шарф, как зачарованный разглядывал себя в зеркало. Надежда, расстегнув мундир и вытянув к огню ноги в парадных панталонах с малиновыми лампасами, задумчиво сидела в кресле у камина.
Что же она сделала сейчас? Опять, поддавшись чувствам, нарушила условия договора с государем и отдала свою великую тайну теперь уже в детские руки. Сумеет ли она, используя влияние на сына, нынче объяснить ему вещи весьма серьёзные: что хвастаться товарищам-кадетам маминой наградой ни в коем случае нельзя и рассказывать о её походах против французов — тоже, что знать об офицерском чине Надежды Андреевны, дочери сарапульского городничего, дозволено лишь нескольким лицам в государстве: царю, военному министру да семейству столбовых дворян Дуровых.
10. ВДОВЬИ СЛЁЗЫ
Истинно, государь проник душу мою.
Помыслы мои совершенно беспорочны:
ничто никогда не занимает их, кроме
прекрасной природы и обязанностей
службы. Изредка увлекаюсь я мечтами
о возвращении в дом, о высокой степени,
о блистательной награде, о небесном счастии...
Надежда пробыла в Петербурге более месяца. Сидела с Ваней, три раза съездила в гости к генеральше Засс, побывала в театре, заказала себе новую зимнюю шинель и новую строевую шапку у мастера-австрийца из лейб-гвардии Уланского полка. Но сырой и морозный воздух Северной Пальмиры теперь оказался вреден для неё. Часто болело горло, не давал покоя кашель. При возвращении в Сарапул, на перегоне от Москвы до Казани, Надежда попала в полосу жестоких холодов и ветров и приехала домой совсем простуженной.