К вечеру принесли от лекаря склянки с отварами и настоями трав, а также записку, очень подробную, что, сколько и когда пить. Горничная Наталья подала ей стакан с прозрачной, золотистого цвета, жидкостью, сохранившей слабый фиалковый запах:
— От кашля и от жара, матушка барыня Надежда Андреевна. Велено выпить вам всё это до дна.
— Ну и гадость! — пригубив, Надежда поморщилась.
Между тем некоторое улучшение наступило уже через четыре дня. Что было его причиной, Надежда точно не знала: отвары ли из трав, каждодневные ли визиты господина Вишневского, когда он ласково разговаривал с ней о своём понимании её болезни и травах, которые сам собирал в окрестностях Сарапула, сушил и обрабатывал, или же просто силы её молодого организма.
При следующем посещении лекарь поставил на стол баночку с какой-то мазью, снял сюртук, закатал повыше рукава белоснежной рубашки и сказал:
— Теперь начнём втирания. Это лекарство я приготовил для вас сегодня утром. Я смешал с персиковым маслом разные бальзамы. Старинное и хорошо проверенное средство...
— Что я должна делать? — Она подозрительно посмотрела на банку.
— Снимите рубашку и ложитесь на постель лицом вниз. Втирание я начну со спины...
Она почувствовала, как мягкие тёплые ладони врача легли на её обнажённые плечи. Мазь тоже была тёплой, мягкой, пахучей.
— Имеете ли вы какие-нибудь сведения о вашем муже? — вдруг спросил Вишневский, продолжая энергично втирать снадобье.
— Нет. — Она насторожилась и повернула к нему голову.
— А я имею. Позавчера вечером в нашу уездную больницу был доставлен губернский секретарь 10-го класса Василий Степанович Чернов с сильным обморожением обеих ног...
Этот разговор, имевший для Надежды огромное значение, был продолжен в столовой. Городничий, видя усердие врача, стал часто приглашать его на обед. Теперь к столу вышла и Надежда, надев на правах больного рубашку при чёрном шёлковом галстуке и длинный бархатный архалук с воротником-шалькой, а не мундир.
В полном молчании выслушали Дуровы рассказ Вишневского о том, что Чернов, будучи мертвецки пьян, выпал из санок на крутом повороте, а кучер его, также пьяный, ничего не заметил, пока не доехал до места. Таким образом, Чернов пролежал в сугробе более двух часов, дело же было ночью, мороз достигал тридцати градусов с лишним. В больницу его тоже привезли слишком поздно. На правой ноге у него открылся антонов огонь, её отняли по колено, но это не остановило течения болезни, она развивалась.
Чернов умер от гангрены через две с половиной недели. К тому времени Надежда уже могла выходить из дома. Она собралась ехать на похороны. Хоронить её мужа должны были не в Сарапуле, а в деревне Маринищи, где у Черновых была усадьба и где находилась могила его матери. О дате и месте похорон ей также сообщил Вишневский. Он, как лечащий врач, возражал против такой далёкой поездки в ветреный февральский день, но Надежда была непреклонна. Она считала своим долгом проводить в последний путь человека, которого так любила сначала, а потом так ненавидела.
Родня Чернова обратила внимание на молодого офицера, ждавшего похоронную процессию у ворот кладбища. Но никому из них в голову не пришло, что это и есть безутешная вдова Василия Степановича. Они, конечно, знали о том, что когда-то давно от покойного сбежала жена, но где она сейчас и что с ней — этим в Маринищах никто не интересовался.
Офицер, сняв шляпу, пошёл, слегка прихрамывая на левую ногу и опираясь на трость, за траурным шествием к вырытой могиле и был до конца церемонии. Родственники и знакомые стали прощаться с умершим. Тогда приблизился и он, наклонился и, как все, поцеловал холодный лоб покойного.
Двоюродная сестра Чернова подумала, будто этот человек — из молодых приятелей её братца, из тех богатых шалопаев, которых тот учил играть в карты и ловко обыгрывал. Она пригласила офицера на поминки. Но он, пряча лицо в бобровый воротник своей щегольской, сшитой явно не здесь шинели, только отрицательно покачал головой. Потом они видели, как он сел в экипаж и быстро уехал.
Андрей Васильевич Дуров за ужином приказал подать водки и выпить на помин души преставившегося раба Божия Василия. Надежда взяла с подноса маленькую хрустальную рюмку:
— Пусть будет пухом ему земля.
— Ты, друг мой, так и ни одной слезинки не выронишь о горькой кончине своего благоверного супруга? — спросил её отец.