Взводы показали себя хорошо. Ничего необычного в боевом задании майора для рядовых не было. Но маленькие происшествия всё-таки случились. Поручик Текутев отказался прыгать через ров. Корнет Александров, слишком рьяно выполнявший приказ, поранил молодую лошадь, ударами сабли плашмя заставляя её идти на чучело после выстрела из пистолета. Первым кровь, капавшую из небольшой раны на крупе строевого коня, заметил майор и накричал на корнета:
— Езжайте за фронт, сударь! Так вы перераните мне всех лошадей. Вам незачем быть на ученье!
Надежда молча приложила руку к козырьку кивера и уехала с поля. Ей был неприятен выговор, но ещё больше огорчала собственная небрежность в обращении с оружием. Прежде такого с ней не бывало. А сегодня, проводя свой взвод перед новым командиром, она волновалась, торопилась куда-то и из-за этого сердилась на себя.
Отправив коня к ветеринару, она вернулась в свою деревеньку в плохом настроении. Гусары, видя, что их взводный хмур и задумчив, провели вечернюю чистку лошадей с невероятным старанием. Но ничто не радовало корнета Александрова. Дома он отругал денщика за разбитую чашку, взял книгу и лёг на крестьянскую лавку, уставившись пустым взглядом в стену...
Снег выпал в середине ноября, но погода ещё не установилась. То выглядывало солнце — и лёд на лужах таял. То налетали холодные ветры и кружила первая метель. Общие конные и пешие учения закончились. Полк перешёл на зимний, замедленный ритм жизни. В один из сумрачных дней нарочный привёз Надежде записку с приказом явиться к командиру эскадрона в Кременец.
Надежда не была там больше недели. Она старалась поменьше встречаться с майором Станковичем. Зимой это получалось, но о том, как пойдёт её служба следующей весной и летом, она боялась и думать. Однако в штаб эскадрона ехать всё равно надо было. Она вызвала Белоконя, велела ему взять рапорты о конском составе за текущую неделю и сказала, что в Кременец они сейчас поедут вместе. Затем надела парадный доломан и чакчиры, кушак, лядунку с перевязью, села на старичка Алмаза, и они отправились.
В Кременце Надежда послала унтер-офицера с бумагами в штаб, а сама завернула на квартиру эскадронного командира. В доме Станковича было тихо и пусто. Майор вышел к ней в тёмно-зелёном сюртуке с золотыми штаб-офицерскими эполетами, украшенными тонкой бахромой. Она щёлкнула каблуками, держа кивер на согнутой левой руке и хлыст — в правой:
— Честь имею явиться...
— Хорошо, что вы приехали, корнет. Но пригласил я вас... — он помедлил и пристально взглянул на неё, — для одной маленькой частной консультации. Прошу ко мне в кабинет.
В кабинете на столе стоял ларец из красного дерева. Майор откинул его резную крышку. В скудных лучах зимнего солнца засверкали драгоценности: женские браслеты, кольца, перстни, броши, кулоны.
— Это — наследство моей матушки, — сказал Станкович. — Нынче моя племянница выходит замуж. Я решил подарить ей что-нибудь из этих вещей. Но — самое лучшее. Может быть, вы, Александров, подскажете мне? Что здесь лучше, на ваш столичный вкус?
— Почему столичный? — спросила Надежда и отложила в сторону кивер, перчатки и хлыст, с интересом присматриваясь к золотому колье с крупными рубинами.
— Вы ведь часто бываете в Санкт-Петербурге, переписываетесь с военным министром и даже, говорят, знакомы с государем. — Он взял из ларца серебряные серёжки тонкой старинной работы и передал их Надежде: — Вот это, например. Очень красиво, не так ли?
— Да! — Надежда залюбовалась дивной вещью.
Майор отошёл от стола и встал у неё за спиной.
— Примерьте, — голос его прозвучал по-домашнему обыденно, — вам они пойдут...
Она действительно сделала это движение: поднесла серёжку к уху, но тут же, опомнившись, бросила украшение в ларец. Станкович повернул Надежду лицом к себе. Она увидела его взгляд, полный торжества.
— Ты — женщина? — спросил он и едва коснулся рукой её груди.
Она наотмашь ударила его по щеке и сразу же поняла, что именно это и выдало её с головой. Под броней расшитого шнурами доломана, под вечным прикрытием её жилетки-кирасы майор не мог почувствовать ничего особенного. Так почему же она испугалась? Схватив со стола свой хлыст, Надежда приготовилась сражаться с этим дьяволом-искусителем не на жизнь, а на смерть. Но он не сделал к ней и шага, а только смотрел на корнета Александрова как заколдованный. Потом медленно опустился перед ним на колени.