— А дали ему путь?
— О, нет! Они еще проболтаются в узле с недельку!..
— Что, я тебе и говорил! Не распускай слюни — утешал Стасик Марка, — едем к нам. Отец не пропадет. Маршрут не иголка. Разыщем. Даже лучше. А то ты под отцовское крылышко еще спрятался бы. Кто его знает, что еще за зверь твой отец-то?
— Он не зверь, а человек...
— Ну ладно. Едем к нам... А завтра я узнаю, где ваш маршрут...
Марк доверился Стасику вполне; он видел, что малюшинец знает на железных дорогах все ходы и выходы, и к тому же Марку не хотелось еще раз услышать упрека в себялюбии.
— Ладно. Едем. Чай, папаша не заплачет, — молодцевато согласился Марк. Ему захотелось поближе познакомиться с «малюшинцами».
Был уже вечер, когда Марк и Стасик добрались до Цветного бульвара.
«Трубу» уж разогнали. Кое-где поспешали складывать на тележки товар запоздавшие торговцы. Метельщики подметали с площади мусор и обрывки бумаги и поджигали кучки. Мусор курился, расстилая вокруг сизый дым, напоминая степь запахом кизячьего дыма.
На углу против Рождественского монастыря осталась небольшая кучка баб с хлебом и пирожками и ребят-папиросников. Они напоминали вороватых воробьев около корма, насыпанного курам, готовые рассыпаться в стороны лишь только покажется «лягаш»[18].
Стасик окрикнул одного из мальчишек:
— Эй ты, оголец[19], поди сюда. Конта не видел? Ну, что лупетки таращишь? Мухарта на блок...[20].
Мальчишка со Стасиком отошли в сторону и что-то поговорили тихо непонятными словами, после чего оголец сказал коротко Стасику: «Понес»[21] и резко Марку:
— Айда!
Марк оглянулся и увидел, что Стасик пошел по ту сторону улицы вдоль монастырской стены.
Марк хотел итти за ним, но оголец сказал:
— Куда ты? Смотри, доверху накладем! В кичу[22] захотел? Ксива есть?[23]
— Чего это? — недоуменно переспросил Марк.
— Э! Да тебя надо к козлятнику[24] вести. Ты музыки не знаешь!
— Куда Стасик пошел?
— Какой еще «Стасик»?
— А с которым я пришел.
— А! Зухер-то[25]; куда, известно в Канну[26] обедать. Иди за мной. Только знай: звякало распустишь — киф[27]!
— А кто он такой? — спросил Марк, думая о Зухере, который сначала назвал себя малюшинцем, потом его звали Стасиком, а он оказывается Зухер.
— Это ты про кого?
— Про Зухера.
— Про какого зухера, их тьма?
— А вот про того-то.
— Он вовсе и не зухер, а только так его зовут.
— А что же он делает?
— Уроки дает[28].
— Какие?
— А вот поживешь с мое, узнаешь! — важно сказал оголец, заглядывая снизу Марку под козырек.
— Вот мы и пришли. Зенькай!
— А он мне сказал, что он «малюшинец».
— Мы все малюшинцы.
— А ты кто?
— Четвероугольной губернии куклим. Ша!
Оголец круто повернул в ворота облупленного серого дома с тусклыми в радужных пятнах стеклами окон.
Марк, успокоенный тем, что оголец тоже «малюшинец», доверчиво спешил за мальчишкой, так как убедился в лице Стасика, что «малюшинцы» — народ теплый...
Марк с огольцом прошли три двора, застроенные такими же серыми неопрятными флигелями, какой выходил на улицу. На каждом дворе в углу были широко разваленные помойные кучи навоза, мусора и кухонных отбросов.
В помойках копошились поросята, куры и грязные оборванные ребятишки, соперничая в поисках еды.
В четвертом дворе оголец с Марком поднялись по вонючей грязной лестнице в верхний этаж.
Оголец стукнул в дверь. За дверью залился колокольчик[29], и дверь приоткрыла чисто одетая, опрятная девушка. Оголец что-то ей сказал. Девушка быстро окинула Марка взглядом и, пропустив мальчиков, заперла дверь на ключ и цепь.
— Зухер велел, панна Христя, чтобы ты похрястать нам дала.
— Чего же я вам дам?
— Давай чистяку[30]. Шаван[31] есть?
— Есть, кипит на керосинке.
— Зашаваним!
Комната, куда ввела мальчиков Христя, была (изумился Марк) очень чистая. Стол покрыт белой скатертью; на столе в высоком стакане — цветы. На полу ковер. В углу оттоманка, крытая ковром, а над нею на темном фоне какой-то пестрой восточной ткани целая арматура из винтовок, револьверов, сабель, шпаг, кинжалов и рапир.
Через открытое окно с подобранной кверху шторой виднелись синие главы церквей, золотые купола и кресты, шпили башен и вдали туманно-сизый лес.