Ладонь жжет до нестерпимых слез, кончики пальцев покраснели от силы удара, так же, как и чужая щека, окрашенная бордовым, а легче на душе не становится. В голове набатом бьет лишь одна мысль: сбежать как можно быстрее и, наконец, дать волю так долго сдерживаемым слезам, что не пролились ни разу за прошедший год.
– Придурок! Никогда не говори того, чего не знаешь! Не все такие, какими ты привык их видеть! Если у тебя какие-то проблемы, то соизволь решить их самостоятельно, без оскорбления других, – выкрикнула, совершенно не заботясь о невинных слушателях. – Не знаю, как девушки, но вы, парни, точно все одинаковые. Поиграетесь и потом выбросите, как ненужную надоевшую игрушку…
Молодой человек перед глазами исчез, расплываясь в разные стороны некрасивыми кляксами, женский голос за спиной что-то успокаивающе зашептал, но я отмахнулась от него, стараясь как можно быстрее сбежать от чужих глаз, ощущая, как кусочком раскаленного металла режут прямо по живому и еле бьющемуся сердцу.
Ненавижу… Как же я его ненавижу!..
Глава 3. Саша
– Ну что, мой милый друг, готов тряхнуть стариной? – Роман нагло исследует мой холодильник на наличие съестного, после того как целый час до этого жаловался на «неприступность» Уфимцевой, дающей ему от ворот поворот уже в тысячный раз.
– Нет, неохота. Уже воротить начинает от кукольных лиц и просьб дать «на лапку».
– Да ладно тебе! Не спорю, сейчас времена такие, что проще заработать не головой, а другим местом, но это же не значит, что сейчас на земле не ходит та, что сделает тебя счастливым, – вновь завел свою шарманку Алексей, покручивая в руке кружку с ароматным напитком. – И посмотри на Алину. У нас уже скоро свадьба, и лучше нее я еще никого не встречал.
– Твоя невеста одна на миллион. Бьюсь об заклад, что таких больше нет…
– А я вот уверен, что сегодня ты встретишь свою судьбу! – подал голос Козлов, запихивая в рот остатки от колечка краковской.
– Ты прошлые четыре раза тоже был уверен. Что-то я не припомню, чтобы кого-то встретил, – косо взглянул на обнаглевшего друга, достающего нераспечатанную бутылку кефира, и устало постучал вилкой о поверхность тарелки, на которой осталась одна одинокая макаронина. Вот они, остатки роскоши.
Дроздов, угрожая, что, если через пять минут мы с вечно голодающим Козловым не спустимся к нему в машину, пообещал вызвать конвой и вышел из квартиры, тихо прикрывая за собой дверь и оставляя меня один на один с местной саранчой.
Если этого парня разозлить, то можно уже начинать мириться со своей неизбежной участью быть убитым голыми руками. А Ромка мне спастись совершенно не поможет, продав душу за халявный бутерброд, что сейчас уплетает за обе щеки, запивая все свои деяния однопроцентной молочной продукцией, являя миру белые длинные усы. Даже глаза от удовольствия закатывает, засранец.
– Козлов, мне этит продуктами еще неделю питаться, имей совесть!
– Ничего страшного, ты переживешь, а я так с голодухи помру, если лучший друг не будет меня подкармливать, – парень хитро прищуривается, допивает остатки в кружке и споласкивает посуду в раковине, внезапно принимая серьезный вид и поглядывая на меня исподлобья. – Но Леха прав. Если ты продолжишь в том же духе пренебрежительно относиться к прекрасной половине человечества, то эта ненависть войдет у тебя в привычку и…
– Ром, заткнись. Не тебе мне что-то говорить. Ты же сам за каждой юбкой цепляешься, а серьезные отношения не строишь.
– Ну, так я человек свободолюбивый, мне и без отношений хорошо, а вот тебе, любителю валяться в постельке с любовью всей своей жизни под боком просто необходимо, – парень подозрительно прищурился, постучал пальцем по подбородку и неожиданно просиял в довольной улыбке, блестя глазами в разные стороны, будто в его голове созрел грандиозный план. – Помню я, как еще вчера ты облизывался во сне с подушкой и шептал что-то о нежности красивого девичьего тела, прося не оставлять тебя одного…
– Козлов! – от неизвестно откуда взявшегося смущения рука сама пришла в движение, громко ударяя по столу и веселя стоящего напротив друга.
– Уже ухожу, – подняв руки вверх в качестве капитуляции, парень протиснулся мимо меня к выходу и, обуваясь, затараторил: – Давай, шевели булками, а то Дрозд нас всех сожрет и не подавиться, а я, между прочим, жить еще хочу.