Конечно, князь Василий был голова. Светлая голова. Но голова противная, потому как блюла интерес своей полюбовницы, стремившейся захватить и удержать за собою власть, что было противно всем заповедям и обычаям на Руси. Царевны обязаны были смирно сидеть в своём дворце и дожидаться жениха из иноземных принцев. А эта за малолетством своих братьев нежданно вышла из затвора и на плечах стрельцов вознеслась в правительницы. Ума она, разумеется, была непростого, изворотливого ума. Для правления его недостало, и тогда она высмотрела головастого князя Василия и отдалась ему.
Князь же Василий далеко глядел. Он мыслил вознести Софью в царицы и женитьбою на ней закрепить сей союз, понимая, однако, что идёт против нерушимого обычая. Думая: авось кривая вывезет и фортуна обернётся к нему передом.
Не вышло. Не сумел в полной мере оценить противную сторону — молодого Петра с его окружением. Понадеялся на свой незаурядный ум, на способности свои и на изворотливость. Был ведь головою Посольского и многих иных приказав и четей[22], был, можно сказать, истинным правителем государства Московского, и никто ему перечить либо стать поперёк дороги не смел.
Государственный ум его, истинно государственный и широкий, опережавший своё время, не помог. Царь Пётр понимал его высоту, его значение, но примириться с ним не мог, как ни уговаривали его Голицыны, не могшие снести опалы княжьего дома, и прежде всего чтимый дядька и советник верный князь Борис Алексеевич Голицын, возглавлявший Казанский приказ. Правда, князь Борис был великий бражник и весьма почитал Ивашку Хмельницкого и его греческого собрата Бахуса, но таковое лыко Пётр ему в строку не ставил. Ибо братец Франц и другие в окружении весьма тож почитали винопитие, и Пётр их почитание разделял.
Приказные жалели о князе Василии Голицыне. Он был покладист, весьма просвещён и разумен в делах посольских. Иноземцы относились к нему с великим почитанием, писали своим дворам, что столь просвещённого и мудрого управителя второго в Московском государстве нет. И дивились, что примирение молодого царя с князем не состоялось. Они посчитали, что молодой царь слишком жестоко поступил с князем и его семейством, ни в чём не повинном, кстати, сослав его на дальний Север, в Пустозерск, где одно время томились расколоучители Аввакум протопоп со присными и, не вытерпи мучительства своих стражей и обитания в земляной яме средь вечной мерзлоты, сами сожглись, а по некоторым записям, их там сожгли в срубе.
Приказные полагали, что царь Пётр чересчур ожесточился против князя Василия, и было бы полезней государству, ежели бы князь оставался при деле.
Более всего жалел о князе дьяк Емельян Украинцев. Князь приметил его понятливость и разумность и из подьячих произвёл в дьяки (от греческого — служитель), то есть в правители канцелярии, а уж потом сделал думным дьяком, то бишь советником при князе да и в Боярской думе.
Он да оба Шафировы, отец Павел Филиппов да его бойкий сын Пётр, спорили с Андреем Креветом; споры эти велись постоянно.
Кревет был царёв фаворит, из голландцев в русской службе. По справедливости он был толков, давно обрусел и своей бойкостью и сообразительностью полюбился Петру. До того, что царь писал ему из-под Азова о том, каково движется военная кампания. Он был ревностным сторонником нынешнего главы Посольского приказа боярина Льва Кирилловича Нарышкина и считал, что царёв дядюшка по заслугам на своём месте.
— По заслугам, а не по таланту, — возражали Шафировы. — Языками не владеет, только и всего что речист и за словом в кафтан не лезет. А князь-то, князь был мудр аки змей, из кажущегося тупика находил выход.
У князя были достойные предшественники: Афанасий Ордин-Нащокин, Артамон Матвеев, происхожденья весьма невысокого, однако же своими талантами оценённый царём Алексеем — он его приблизил, сделал ближним боярином и главою Посольского приказа и по скромности своей ставил в образец всем начальным людям. Несправедливо претерпел он в царствование Фёдора Алексеевича, а по воцарении Петра и Ивана был зверски изрублен обезумевшими стрельцами, дотоле славившими его яко своего благодетеля и заступника.
— Пётр Алексеевич — государь справедливый и милостивый, — говорил Кревет, — уж коли он ополчился на князя, то по его противности.
— Да разве ж мы сказываем худо про нашего государя? — возражали Украинцев и Шафировы. — Ему бы глядеть дальше и видеть зорче.