– Сойдет. По оплате что? Наличные, карта?
Ленка строго уставилась на Леху исподлобья. Шутник.
– Неловко признаваться, но денег у меня нет. Совсем.
– А, понял. Да уж, мать! Ну, смотри, я тебе могу помочь, допустим, по доброте душевной, за то, что ты просто симпатичная? Почувствую себя героем и все такое. А потом ты пойдешь обчищать карманы новичкам, «говном» барыжить, грабить, заниматься прочей ерундой, которая мешает жить честным людям. И тогда вся Зона будет говорить о том, какой Леха Лисицын не герой, а гандон. Лучше бы оставил тебя в «Сотке», чтобы ты честно работала на Бармена, кастрюли мыла, варила макароны. Всем было бы намного лучше.
Ленка понимающе покивала. Хороший ассоциативный ряд. А он продолжил:
– Поэтому я должен получить взамен что-нибудь, что будет того стоить.
– Ты намекаешь на то, чтобы я тебе дала, или что? – в лоб спросила бандитка.
– Чего сразу «дала»? Ничего мне от тебя такого не надо. Я просто рассуждаю вслух. Лучше расскажи, как ты здесь застряла. Почему одна, без денег?
Это вранье. Конечно, ему было надо. И если бы не ряд «но», то немедленно! У него уже так давно не было женщины – да что уж говорить, он их сто лет в глаза не видел! – что сейчас ощущал себя неказистым подростком, на которого обратила внимание самая красивая девчонка из параллельного класса. До него долетал еле уловимый сладковатый женский запах, а взгляд цеплялся за такие милые мелочи, как малюсенькая аккуратная родинка около правого глаза, длинные ресницы, слегка вздернутый носик... Из-под черной футболки с модной нынче надписью «ЯРусский» проглядывался силуэт небольшой аккуратной груди. То, как Ленка сложила свои ладошки на коленях, то, как держала спину, какая у нее остренькая хулиганская мимика и как покачиваются на легком ветру пряди волос – все это оставило неизгладимое впечатление на оголодавшего по женскому обществу сержанта. Он даже не отразил, что с самого начала сидел, по-дурацки улыбаясь, пока сигарета не истлела до фильтра, а сам он неосознанно положил голову на ладонь, облокотившись на колено. Из-за этого все его здравые речи звучали несколько... лживо, что ли, карикатурно. Ленка неожиданно замолчала, оборвав свою историю на полуслове.
– Ты сейчас говорила что-то важное, но я все прослушал. Извини.
– Я говорю, я пришла сюда с братвой, но они слиняли без меня рано утром, пока я спала. Забрали все деньги, оставили только пожрать на пару дней и оружие, и все.
– Хреновая у тебя братва. Шла бы ты в «Долг», у нас так с товарищами не поступают. Тебе бы там дали работу. Парни у нас там нормальные, нашла бы себе кого.
На это Ленка не ответила ничего. Так просто ее не разговорить, держится особняком.
– Ты мне поможешь? – ушла она от темы.
Потухший еще десять минут назад окурок наконец приземлился в консервную банку. Шумно вздохнув носом, Лисицын сел прямо, задумчиво уставился небо, что постепенно затягивали свинцовые тучи. О нет, тепло заканчивается. Неужели солнечное утро было обманом?
– Если бы я был один, то да. Я должен сперва обсудить это со своей... – осекшись на слове «семья», Леха поправился, – со своим отрядом.
– Оу... Вас тут много? В смысле, долговцев. Я не хочу себе проблем.
– Нет, из долгарей только я. Побудь здесь, я постараюсь управиться быстро.
– Ладно.
За поворотом Леха представил себе, как сейчас он спустится с Риткой в «Сотыгу», сядет за один стол с ней и Саней, пока на улице нагнетается непогода. А потом пойдет противный дождь, как из пульверизатора, а бедная Ленка будет сидеть на заднем дворе и мокнуть, дожидаясь, когда ее возьмут в добрые руки, как бездомного котеночка. От одной этой мысли у матерого вояки сердце кровью обливалось. Как же он хотел развернуться прямо сейчас, схватить ее в охапку и единолично принять решение оставить ее у себя! Ему было наплевать, что она из лагеря бандитов. Видимо, ей было наплевать, что он из лагеря «Долга». Насколько человек отчаялся, что подошел к врагу просить помощи? Интересно, как бы поступил в такой ситуации Таченко. Наверняка бы порицал Леху за мягкотелость и помощь неприятелю, но похвалил бы за доброту. И за нее же бы отругал – однажды доброта губит всех. Впрочем, какая разница, что он подумает? Лисицын устал от него. От службы устал, от Зоны, и даже несмотря на то, что его никогда не долбали жесткой дисциплиной, от нее он тоже устал. И сердился, что на протяжении последних месяцев его методично допекали до состояния полного эмоционального выгорания. Сейчас ему было искренне класть с прибором на весь «Долг». Одна мысль об «Агропроме» вызывала тошноту и злость.