Это не было зданием или еще чем то, это просто было темное мало освещенное место, как подвал у барыги Сидоровича, только комнат водилось больше. Затхлый подвал с ужасным проветриванием не давал теплоты, а только местами сырой прохладный воздух по спине серо кругом все серое, мутное, а горевший свет от ламп был лишь в нескольких комнатах.
И как в подобном месте можно оставаться долго и не сойти с ума? Темные отсыревшие стены, навевали угнетающее ощущение. Вроде стены как стены, кирпич обычный, но жуткое чувство, комом в горло било словно барабан, дрожащий от ударов.
‒ Води их сюда.
Дверь, стоявшая закрытой, начало свое движение, таким же мерзким звуком и протяжным скрипом, как все в этом подвале, скверная дверь, к которой и прикасаться не хотелось, все-таки открылась, а за ней… за ней темнота без капли света.
‒ Лампу принеси! Чего тут как в гробу?
Свет, свет прорезал глаза, зайдя вчетвером в маленькую комнату, как тюремную камеру, только пустующую с запахом не лучше чем снаружи, скорее даже хуже. В подобные моменты Зона покажется раем небесным хоть и без проблеска теплого солнца. Тусклый свет от старой лампы все-таки осветил грязные стены комнаты, но пустой все же ее не назовешь.
‒ А мы тебе компанию привели, поздоровайся что ль, не зря же ребятки путь такой проделали, ради тебя паскуда. ‒ Пнув ботинком по ноге, лежащего в углу человека, сказал военный.
… Странник…
Часть 8. Исповедь.
‒ Проходите, гости дорогие устраивайтесь по удобней. Ей лейтенант! ‒ ткнув, пальцем в Грида, ‒ этого в соседнюю комнату. А ты герой будешь первый, я же обещал тебе сладкую беседу...
‒ Стой капитан! Это подождет, есть что обсудить.
‒ Да майор, везучий ты гад. ‒ Обернувшись в мою сторону, процедил военный. Действительно, очень везучий, окинув комнату мне снова стало не по себе…
Дверь вновь пропела скрипучую ноту и закрылась на замок. Оставленная стоять лампа, возле выхода мерцая огоньком, играла по стенам комнаты. Мы стояли с Рил напротив Странника, и не один из нас двоих не обронил и слова, будто мы и не знали этого сталкера.
‒ … Кхе-кхе … ‒ полностью охрипший голос, от ночей на сыром и холодном полу отозвался с другого угла.
Что они сделали с тобой? Доводилось ли мне видеть, когда либо, людей, которых пытали, по-настоящему пытали, а не запугивали? Я скажу что нет. Странник, ты всегда был воином, твоя жизнь не была к тебе милостива; вначале солдатом прошедшим войну, страшную войну после сталкером, где жизнь это та же война, ты только и проходил через бесконечные сражения за жизнь, свою и других, но что теперь? Пожалел ли ты о своем выборе? Или у тебя его и не было? Изменил ли ты его, если бы знал что так все и закончится, а может, принял, считая это правильным решением? Сейчас никто, даже ты уже не знаешь ответа, возможно, раньше знал, но не теперь…
Сколько же ты терпел это? Дни, недели…
Ногти, их не было не на одном пальце рук. Сдирание ногтей больнее во много, чем отрезание самих пальцев и когда начинается подобная пытка, ты молишь лишь об одном: "Отрежьте к черту пальцы!"
Лицо, избитое с запекшей кровью, изрезанное, словно живьем сдирали кожу. Один глаз, потерявший давно в Зоне, не был уже чем-то особенным, но второй, второй уже не было возможности открыть полностью, я даже не уверен, видел ли ты нас. Опухшее изувеченное лицо, не показывало тебя, словно и не ты во все. Тело, твое и нет, оно не отличалось от лица, открытые порезанные раны уже гнили, покрываясь корочками и источая запах уже не живого. Судорожные ноги больше не могли ходить, перерезанные сухожилия на лодыжке и под коленом, открывали вид на мясо под кожей, и ногти их не было даже на пальцах ног…
Спасти… кого я могу спасти, если я теперь только и думаю, кто бы мог спасти меня? Моя уверенность в своих силах — тускла, как какой-то жалкий огонек под проливным дождем. Жалость. Она увеличивалась во мне с каждым разом, как я опускал взгляд на человека, которого шел спасти.
‒ Отец… ‒ слезы, лившиеся с глаз девушки, кажется, я видел их впервые, Рил, как и все в Зоне несмела, показывать, что чувствует, но… сердце не может оставаться всегда черствым, рано или поздно оно меняется, нужны лишь обстоятельства к его перемене. А подобное зрелище никого не оставит равнодушным. А что испытываешь ты в этот момент? Видеть как из твоего близкого человека — отца сделали живого мертвеца.
По мне прошла волна, состоящая из гуманности по отношению к моим давно ушедшим близким, да их убили, но не измывались пред этим, а может я этого тогда и не заметил? Мне вспомнился мой младший брат, которому я также не смог помочь. Я остался все таким же наивным юнцом, как и говорила Рил, ничего, ничего даже на каплю не изменилось. Я вновь стою напротив дорогого мне человека и смотрю, как он умирает…