Отца Дима обмыл вечером, когда менял повязки, потратил на это почти всю воду. Кое–как подстриг ему волосы. Бороду трогать не стал, сам потом побреется, когда восстановится. Или оставит, не это важно, главное, чтобы в себя пришёл. Исхудавшее, в шрамах, тело Горца привело сына в ужас. Еще и раны эти… слёзы сами–собой наворачивались…
На третий день раны Горца почти полностью закрылись розовой, тонкой ещё кожей. Спасибо его бешеной регенерации и имевшемуся у Димы запасу чёрного жемчуга, которого, однако, могло и не хватить. Еду тоже почти всю Горец и съедал. Надо снова идти.
Наконец, начали полноценно разговаривать, первые дни это был неуверенный обмен фразами. Когда отец полностью всё осознал, осознал себя, самое главное, ему стало жутко стыдно за своё состояние и беспомощность, что сын, как квочка, хлопочет над ним. Дима за эти дни и сам немного похудел, все запасы на отца уходили, да и нервов сжёг изрядно.
— Сын… — обратился он однажды к Диме, когда тот вынес его на улицу. Сам горец ещё ходить не мог, не держали ноги, мясо под кожей только–только нарастать начало, про пальцы и говорить ещё нечего, уродливая культя вместо кисти. — Тебе отдохнуть надо. И поесть самому плотно.
— Успею ещё. Надо в город за припасами. Завтра думаю сходить. Тогда и поем, плотно.
— Ты изменился. Очень.
Дима чуть усмехнулся, посмотрел вперёд, на опушку леса за Чернотой. Близнецов, кстати, уже давно не было. Они ушли спустя час, когда Дима закончил с ранами отца. До того времени они безмолвными столбиками стояли метрах в пяти от них, на мёртвой земле. Когда Дима закончил с ранами, они прощёлкали что–то и «провалились», уйдя в другую плоскость, на более высокие метрики мира.
— Изменился. Все мы изменились… — невесело ответил сын.
— Расскажи, что было?
— Мало хорошего, пап.
— Мы не святые.
Дима снова усмехнулся, взглянул на Горца. Глаза его наливались жизнью, с каждым часом он восстанавливался всё больше, а переживания сына утихали, самое опасное время миновало. По сравнению с тем призраком, которого Медоед нашёл, сейчас отец выглядел почти нормально. Во сне, правда, всё ещё продолжал бредить, звал его и Сойку или угрожал всех убить и всем отомстить.
— Сейчас. Чай принесу.
Медоед ушёл в дом, а Горец задумался, в который уже раз. Что же случилось? Как так вышло, что они потерялись, обезумели и разошлись? Сейчас Горец с содроганием вспоминал те дни и месяцы, прошедшие, словно в пелене, в крови и безостановочной рубке… он сам будто стал таким же заражённым, голодным до крови и убийств. Отомстить, кому? Тех тварей, убивших Сойку, он так и не нашёл, хотя и убил с десяток Иных за всё это время. Где–то здесь у дома он зачем–то закопал жемчуг, когда вернулся. С десяток шариков в тряпице. Раз уж Улей так распорядился и он не умер, надо входить в режим приёма. Почему, кстати, не умер, на Черноте ведь провёл не меньше трёх дней, задал он себе вопрос.
Вернулся сын, с парящими чашками в руках. Присел рядом.
— Рассказывай, сын. Знаю, есть что рассказать.
И Дима начал говорить. Начал с того самого момента, как ушёл, убежал…
Проговорили до самой темноты. Отец выспрашивал обо всём, обо всех деталях. Ему было интересно всё, каждый аспект и любая мелочь. Посмеялся моменту с гранатой в гостинице на Малине у муров и ещё десятку забавных случаев. И он, что самое главное не осуждал, не кривил лицо, когда сын описывал свою жизнь среди бандитов. Даже в эмоциях не осуждал, Дима это тоже ощущал. Они оба сейчас были полностью открыты друг другу. И Медоед испытывал огромную благодарность за это, хотя и ждал осуждения, понимая прекрасно, что вёл тогда отнюдь не лучший образ жизни. И Горец, слушая сына, казалось и сам переживал все те эмоции, ту боль, которую пришлось испытать и те радостные моменты, которые скрашивали извилистый и довольно трудный жизненный путь Димы.
Спрашивал Горец и про эмпатию, Медоед показал отцу и даже передал весь «алфавит». Удивительно, но Горец «принял» его разом и спустя какой–то час, Дима «принял» первый мысле–образ, простенький, но всё же! И с этого момента Медоед начал дублировать рассказ и мысле–образами, которые гораздо информативнее слов. Повествование после этого довольно–таки ускорилось. Дима даже удивился, ему самому немало времени понадобилось, чтобы освоить этот «язык». А отец вот так, с ходу понял, что к чему.
Когда рассказ дошёл до последних событий, Горец попросил подробнее рассказать о том Элитнике. Когда Дима закончил, отец некоторое время молчал, вспоминая что–то и проговорил: