Марк кивнул, проводя ладонью по её животу.
— Ну, значит, мы построили хорошее гнездо.
Она улыбнулась, положила свою руку поверх его.
Беременность делала её ещё более трогательной, смешной и непредсказуемой.
Однажды, задумавшись, она принялась намыливать руки и забыла, что уже сделала это — в итоге мыло вздулось у неё в ладонях до размеров снежного кома.
— Это знак! — воскликнула она. — Наш ребёнок точно будет мечтателем.
А однажды ночью разбудила его и тревожно спросила:
— Марк, если у нас родится мальчик, он тоже будет лазать по деревьям?
— Думаю, да.
— Но если девочка, то тоже?
— Разумеется.
Она задумалась.
— Тогда надо выбрать дерево. Для первого восхождения.
Так, они вышли босиком в сад, под звёздами, и долго ходили среди ветвей, прислушиваясь к их шёпоту, пока не выбрали одно — раскидистое, старое, мудрое.
Ириша села подле корней. Вскоре к ней присоединился и Марк. Он любовался ею, такой же счастливой, как и всегда, но, пожалуй, более загадочной.
— Слушай, малышка, а ты когда-нибудь задумывалась, что было до времени? — шептала Ириша, поглаживая живот. — Был ли там свет? Или только бесконечное ожидание?
Она ненадолго замирала, словно прислушиваясь к ответу, а потом добавляла с улыбкой:
— А теперь вот ты. Ты уже часть времени. И мы тебя ждём.
Иногда она начинала читать ей стихи — древнерусские былины, испанские пьесы, диалоги и переписки давно ушедших из этого мира мыслителей прошлого.
Марк смотрел на неё и понимал: их счастье — настоящее, полное, невыразимо хрупкое в своей бесконечной красоте.
Через несколько месяцев родилась Мила.
Тепло, маленькие пальчики, сонный запах молока.
Их дом наполнился новыми звуками — её дыханием, хныканьем, первым смехом.
Теперь их мир был полон любви. Той, о которой он никогда не только не читал, но и не был способен представить.
Марк любил небо. В нём всегда было что-то неподвластное времени — чистота высоты, ощущение полёта, бесконечность, в которой можно раствориться. Он никогда не думал о войне. Он был пилотом, но не солдатом. Он поднимался в воздух ради свободы, а не ради смерти.
Контракт подходил к концу. Осталось всего несколько месяцев — и можно было бы оставить службу, забыть бесконечные взлётные полосы, строгие приказы, привычную отрешённость в голосах командиров. Он бы вернулся к дому, к Ирише, к дочери, которая уже делала первые шаги. Тем более что дом достроен и можно было заняться чем-то менее прибыльным и более земным.
Но его не спросили.
Распоряжение пришло внезапно, как гром среди ясного неба. Он был резервистом, а значит, не должен был лететь. Но кто-то сверху подписал бумаги, поставил печати, закрыл ему все пути к отступлению. Всё было сделано так, что протестовать было бессмысленно.
Ириша долго молчала, когда он сообщил ей. Потом, почти шёпотом, спросила:
— Это правда?
— Да.
Она смотрела на него так, будто пыталась запомнить каждую черту, каждую мелочь — изгиб его улыбки, оттенок его глаз на солнце, линию шрама на скуле. Потом кивнула.
— Тогда просто вернись.
Он поцеловал её, поцеловал Милу, вдохнул запах их дома — тёплый, наполненный солнцем, с лёгким оттенком высушенного на ветру белья и травяного чая, который любила Ириша.
А потом ушёл.
Первый вылет. Второй. Третий. Всё размывалось. В небе он отключался, становился механизмом, выполнял задачи, слушал команды. Война оставалась где-то там, под ним.
Но однажды утром его вызвали в штаб.
Тонкие губы офицера, короткое официальное извещение. В голосе — ледяная ровность, словно он зачитывал сводку погоды.
— Прямое попадание. Дом уничтожен.
Он не сразу понял. Слова доходили медленно, с трудом складывались в смысл.
— Какой дом?
Пауза.
— Ваш.
Марк ничего не сказал. Развернулся и ушёл.
Он ехал быстро, не замечая дороги. Он не знал, чего боится больше: увидеть или не увидеть.
Но когда он добрался, уже было поздно.
Дом исчез. Вместо него зияла воронка — глубокая, чёрная, словно вырванное сердце земли. Вокруг валялись обломки, горелые доски, клочья вещей, которые ещё недавно были частью их жизни.
Марк медленно, шаг за шагом, вошёл в руины.
Там, где раньше была их спальня, он нашёл обугленный край покрывала.
Там, где стоял Милкин стульчик, — кусок расколотого дерева.
А потом, среди пепла, он увидел её.
Маленькую, почерневшую от огня резинку для волос.
Ириша всегда носила её на запястье.