Глава 17
Битва в особняке часть вторая
Не знаю, что мне помогло в этот раз: Божий промысел, Проведение или обыкновенное везение, но я успел появиться буквально в последний момент. Так получилось, что Женевьева, а как потом оказалось, и её родители, закрыли на ночь двери в свои спальни, и если бы не это, то я, наверное, не смог простить собственное промедление и растерянность.
Я забежал в коридор, где находилась спальня Женевьевы. Он заканчивался тупиком, перед которым простиралось круглое помещение, уставленное кадками с большими растениями, названия которых я не знал. В эту часть дома я попал всего лишь один раз, провожая девушку, и не заходил в спальню. Рядом находилась ещё одна комната, где Женевьева либо работала, либо отдыхала, а раньше, в детском возрасте, играла.
Сейчас дверь в эту комнату оказалась настежь распахнута, как и та дверь, что вела в спальню девушки, её грубо взломали, чтобы проникнуть внутрь. Возле входа дежурил один бандит, а двое других уже орудовали внутри.
— Не трогайте меня, не трогайте! Кто вы? Отпустите, отпустите меня! — кричала, надрываясь, из комнаты Женевьева, а в ответ слышны были только глумливые возгласы и сопение готовых на расправу зверей в человеческом обличье.
— Вяжите её, быстрее, и потащили к мастеру! — сказал бандит, что контролировал весь процесс и стоял в дверях, он-то меня первым и увидел. И в этот момент раздался пронзительный визг Женевьевы, отчего у меня просто сорвало крышу.
Мой противник вскинул револьвер, но я успел это сделать раньше и выпустил в него половину барабана. Мой враг оказался на редкость живучим и смог выстрелить, успев поднять и навести на меня револьвер, но безуспешно. Он упал, обливаясь кровью, а я подскочил к двери, уже заранее предполагая, что увижу, и точно. Женевьева стояла посередине комнаты в состоянии полнейшего ужаса, одетая только в ночную сорочку, с голыми ногами, а её держал в руках бандит, лапая мимоходом её грудь.
Он и второй, стоящий немного в стороне, открыли по мне огонь из револьверов, но щит ловко останавливал их пули, сбрасывая на пол. А я сразу же выбрал себе первую цель: ею оказался тот, что не держал в руках Женевьеву, это произошло чисто интуитивно и только потому, что я не хотел причинить ей вреда, да и мне показалось, что этого легче пристрелить.
Стрелять в упор нетрудно, я стрелял наверняка, целясь в голову, и убил с первого или второго выстрела. В барабане остался один патрон, когда я повернул оружие на негодяя, что держал в руках Женевьеву.
— Отпусти её! — сдавленным шёпотом сказал я, не решаясь стрелять, так как бандит спрятался за девушку, поняв, что ему не получится убить меня.
— Отойди, а то я убью её! Тебе не скрыться всё равно! Не знаю, кто ты, что за человек, и каким даром обладаешь, но тебе не спасти ни её, ни себя. Нас много, мы всё равно убьём и тебя, и графа с семьёй, — затараторил террорист, видимо от волнения и страха, начав и угрожать, и выдавать все свои планы.
Я не обращал на его слова внимания, потому как наплевать, что он там себе думает, и нацелил оружие прямо ему в голову. Он закрылся Женевьевой и принялся стрелять в ответ, а я невольно стал считать выстрелы. Барабан его револьвера почти опустел, остался только один патрон, как и у меня, но бандит быстро сообразил, как правильнее поступить, и приставил револьвер к голове Женевьевы. Я не стрелял в него, и он понял, что не сделаю этого, боясь попасть в девушку.
— Пропускай меня, иначе я все мозги ей выбью! Я не шучу! Пусть я сдохну, но она сдохнет первой, а ведь ты её любишь, а я раз… и нет твоей любви, навсегда нет, понимаешь!!! — и бандит, по виду, скорее всего анархист, совсем ещё молодой парень, насквозь пропитанный левым экстремизмом, рассмеялся, по-прежнему твёрдо держа револьвер у виска девушки.
Я глянул на замершую в ужасе Женевьеву. Её светло-каштановые волосы разметались по плечам волнистым водопадом, тонкая белая сорочка почти не скрывала вызывающе торчащую упругую грудь, которую уже посмела коснуться рука насильника. Отметил её округлившиеся от ужаса глаза, крепко сжатые и уже покусанные до крови губы, поцарапанные в борьбе нежные, белые руки. Взгляд мой выхватил весь её образ, для меня оказавшийся дороже самой жизни, и оставил навсегда в памяти.
Женевьева пыталась бороться, но силы оказались слишком неравными, и всё в ней дышало сопротивлением и неприятием той ситуации, в которой она очутилась, и ничего не могла сделать, ничего! Её застали врасплох, беззащитной, и вся надежда оставалась только на меня.