Мужчина не делает резких движений, говорит спокойно. У него приятный голос. Он дотрагивается до меня два раза. Я считаю. Потому что любое чужое касание приводит в ужас. Я ассоциирую их с тем извращенцем.
— Сотрясения нет. Просто ушиб. Лучше хорошо выспаться. Обезболивающие я дам, Матвей. И мазь.
Шумаков кивает. Все время, что меня осматривают, он стоит у врача за спиной, сложив руки на груди. На лице снова ни одной эмоции. Раздражает и пугает одновременно.
Я такая уязвимая сейчас, если честно. Мне хочется, чтобы меня пожалели. Никогда никто не жалел, знаю, но сегодня желание получить поддержку и жалость становится острее.
— Спасибо, — опускаю голову, на врача не смотрю.
— Берегите себя, девушка.
Матвей провожает мужчину до двери, я мельком вижу, как сует ему деньги. Несколько купюр номиналом в пять тысяч.
— Я теперь не только за платье должна, получается?
— Чего? — голос Мота звучит будто с претензией, а я понимаю, что вслух это сказала.
— Я верну деньги. — Стараюсь натянуть на лицо улыбку. Выходит криво. — Не сразу, правда.
— Чушь не пори. О каком платье речь? — впивается в меня взглядом. Закрывает дверь изнутри не только на замок, но еще и на цепочку.
— Не важно.
Я не хочу, чтобы он решал мои финансовые проблемы. Они его не касаются. Я сама согласилась надеть эти жутко дорогие шмотки, мне и отвечать.
— И все же? — Шумаков присаживается ко мне на диван. Рядом. Мы даже касаемся друг друга.
Это чувствуется и выглядит по-новому. Такого не было раньше.
Тереблю ногти, расковыривая гель-лак на углах. Ужасно нервничаю. Стыжусь произошедшего и никак не могу убедить себя, что ни в чем я не виновата.
— Алён…
Матвей склоняет голову вбок, смотрит на меня. Щеку печет от его взгляда. Поворачиваюсь совсем чуть-чуть. Сталкиваемся глазами. В моих снова скапливается влага. Всхлипываю.
— Лисса одолжила мне платье. — Сминаю край свой футболки. — А этот… Который… Он его порвал. Я гуглила цену. У меня нет столько денег. За платье. Как вообще оно может столько стоить? — всхлипываю. — Как я его теперь ей отдам?
— Не парься. Я сам отдам. Оставишь его тут.
— Не нужно за меня платить. Снова.
— Я и не собирался. Мы с ней сами разберемся, без денег.
— Правда?
Знаю, что звучу наивно. Понимаю, что он мне врет, возможно, и купит новое просто, но я хочу верить. Хочу почувствовать эту дурацкую заботу. Она мне как воздух нужна.
— Спасибо, — облизываю губы. — Я не знаю, как тебя отблагодарить.
— Я еще ничего не сделал, — Мот улыбается, а потом берет меня за руку. Сжимает ладонь и переплетает наши пальцы.
Подбадривает, да?
— Ты была самая красивая, — смотрит на меня так внимательно, что я дрожать начинаю.
Мурашки снова. А в груди словно шар раздувается, теплый такой. Солнечный. Я захлебываюсь каким-то детским восторгом и улыбаюсь.
Искренне, несмотря на то, что губу щиплет.
— Яр сказал, ты хотела уехать. Я сам тебя завтра отвезу. Утром. Не думаю, что таскаться по электричкам ночью — хорошая идея. Мне все равно нужно заехать к родителям. Маме пришли результаты анализов.
Шумаков сильнее сдавливает мою ладонь.
— Матвей? Ты чего замолчал? — решаюсь спросить, когда тишина становится звенящей. Мы минуты три уже сидим без слов.
Когда-то мой отец вытащил его маму почти с того света. У Виолетты Денисовны был перитонит. Она попала на операционный стол к моему отцу в полумертвом состоянии. После операции быстро пошла на поправку, но мой папа настоял на сдаче большого количества анализов, потому что из разговоров с Шумаковым старшим понял, что за здоровьем она особо не следит. Чуть позже выяснилось, что у нее рак на начальной стадии. Все обошлось, к счастью. Она долго лечилась в онко-центре Москвы и уже несколько лет живет в ремиссии. Ежегодно сдает анализы.
— Все же хорошо? — перехожу на шепот.
Мот пожимает плечами и тянется к комоду, который, к моему удивлению, оказывается баром. Достает бутылку оттуда. Сворачивает крышку и делает несколько глотков. Морщится, отпуская мою ладонь.