Слишком мало мы живём, сынок, чтобы несколько раз повторять одни и те же ошибки. Каждый раз приходится исправлять то, что уже совершили. Каждый раз!
Улавливаешь, о чём говорю?
Какое бы ты не принял решение, оно твоё. Значит, отвечать тоже самостоятельно придётся: личной судьбой.
Изменить ничего нельзя – поздно, а подправить можно на любом этапе. Слегка, немножко. Но текучка, обыденность, особенно развернуться не дадут. Обычно мы себя завтраками кормим, позднее обещаем исправить ошибки.
Так и жизнь проходит.
Нельзя, мой мальчик, жить иллюзиями, что сегодня пишешь черновик. Это бред. Живём однажды, сразу набело. Сделал что-то – словно сварным швом прилепил. Сразу намертво.
Я ведь тоже всю жизнь сомневаюсь, так ли сделал. Часто возвращаюсь мыслью обратно и переделываю. Чепуха это. Сын! Как получилось – уже твоё. Мечтать можно, даже полезно. Голову морочить не советую.
Никому. Ей, девочке своей, тоже.
Оступиться может каждый. Хотя, в чём её вина? В том, что отца нет, что мать умирает, что брат инвалид? Разве это её выбор, её личное решение? Это брат жизнь. Да – жестокая правда, да – беспощадная, но другой у нас нет, и не будет. Так-то! Так что советов не жди. Нет их у меня. Думай. Я с тобой. Как решишь, так и правильно станет.
А теперь поспи. Отвечать мне не нужно. И так много наговорила, аж язык устал.
В обычное время, когда Вероника с братом на прогулку вышла, пришёл Егор, рассчитывая на серьёзный разговор. Непонятно о чём, но желает он выяснить до конца отношения.
Какие?
Разве они успели сложиться, оформиться?
Много чего он до этого часа передумал. И так крутил, и этак. Ничего хорошего не выходит.
Может девушка лучше знает, что делать?
Егор, Егор! Опять ты пытаешься переложить на кого-то свою ответственность.
Разговор он заранее репетировал, только ничего по сценарию не вышло.
Как подошёл к Веронике, опять слезами умылся.
Степан, братишка её, руками замахал, кричит: видно боится, как бы чего не вышло.
Девушка его успокаивает, – Егорка хороший. Он друг. Вот смотри, видишь, я его обнимаю. Посиди маленько один. Нам поговорить нужно. Мы быстро, ты даже соскучиться не успеешь.
Вытирая о рукав слёзы и сопли, – Почему, Вероника!? Почему!? Я ведь всё видел, как ты с ними ездила, всё понял. А как же я? Я-то как?
– Мне тебе и сказать нечего. Говорила же, держись от меня подальше. Ну, узнал правду, счастья прибавилось? То-то! Не нужно было этого делать. Я ведь тоже не каменная. Мне тоже любви хочется, жизни хорошей, достатка, счастья. Только не по судьбе.
Иное у меня на роду записано. Не ведаю, за чьи грехи жизнью горемычной расплачиваюсь, но иного мне не дано. Как я могу тебе сказать, почему отец нас бросил? Явно ведь моей вины в том быть не могло, если только самим фактом появления на свет его и создателя всего сущего разозлила. Так ведь и они постарались.
Не знаю я, почему мамка, несмотря на то, что ушёл, изменил и бросил с дитём, ещё и Степана от него прижила.
На что она надеялась? Батька тогда здорово на стакане сидел. Может, оттого и братишка хворает. Ну, что скажешь, может в этом моя вина?
Или в том, что мамка смертельно заболела?
Рак у неё в последней стадии. Дай бог до конца года промучается. А от государства помощи никакой.
Степану по инвалидности копейки платят, даже на хлеб не хватит, а мамку и вовсе бесплатно лечить не хотят. Такая к больным и сиротам щедрость.
Обезболивающие и вовсе отказываются выписывать, приходится у медсестёр контрабандой ампулы покупать.
Хочешь узнать, сколько они стоят?
А иначе мамка орёт от боли, не уснёшь.
А жалко–то её как. Мамка ведь.
За что ей всё это?
А ты спрашиваешь, почему.
Так карта легла. Хочешь – ложись, помирай, или выкарабкивайся. Может, есть лучший выход, только я его не отыскала. Теперь поздно чего-то менять. Черта проведена, обратно не перешагнуть.
Мамка помрёт скоро. А братишка на мне останется до конца дней. Я его в детский дом не отдам: он слабый, чувствительный, не выживет там.
Один бог ведает, сколько ему лет жизни осталось.
Ладно, сколько есть – все наши.
Да я не в обиде. Свыклась с такой долей. Мне бы не мешали. Ты, например. Ну что пристал как банный лист, душу рвёшь? Отвали, а… Очень тебя прошу.
– Скажи, Вероника, что я могу для тебя сделать?
– Ты? Ничего не можешь. Я же говорила, что возраст у нас один, а прожила я намного дольше. Учись, живи. Я за тебя молиться буду. Впрочем, тебе же я нужна, правильно, как женщина?