С Точки Зрения Неба
Misericordia
С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ НЕБА
Все началось с мытья посуды. Точнее говоря, с того древнего чайника, немного помятого и покрытого желтоватой эмалью, отскочившей в нескольких местах. Уж так получилось, что Григорий Савельевич не уследил за огнем, а вода выкипела и Марина Владимировна всполошилась только когда с кухни понеслись звонкие щелчки и стала растекаться тревожная вонь.
Вообще-то они давно этим чайником не пользовались. Последние несколько лет их обслуживал его красивый пластиковый заменитель. Как-то внук Алёша, когда ему выдали первую зарплату, шумно явился под праздник – кажется это было седьмое ноября – и стал вынимать из хрустящих пакетов разные сладости, коробки с импортным чаем и шампанское. Тоже какое-то не наше. А под финал вытащил прямоугольную коробку и гордо поставил на кухонный стол. Им сразу чайник понравился – особенно то, что он отключался сам. Правда, Алёша не смог с ними тогда посидеть и попраздновать. Сказал, что внизу, в машине его ждут друзья, и что они едут в ресторан. Кто знает, подумалось сегодня Григорию Савельевичу, может останься внук тогда хоть на полчаса, то и не случилось бы то, что случилось. Впрочем, глупости, глупости… какая связь?
А произошло… не то чтобы нечто страшное, но такое тягостное, такое приплюснувшее душу, что сразу вспомнились и свои семьдесят с лишком лет, и ее – шестьдесят с хвостиком. И квартира, давно убиравшаяся только частично, в наиболее обжитых местах, потому что не было уже сил на полноценное мытье, и картины были покрыты таким слоем пыли, что на некоторых не всегда можно было разобрать, что там изображено. Только память помогала.
Вспомнились, кстати, и те веселые быстрые визиты Алёши, который с каждым годом становился все более занятым и хорошо одетым. Он всякий раз что-то привозил – не всегда это было необходимо в хозяйстве, но они все равно радовались, стараясь то погладить его по рукаву дивного кашемирового пальто, то поцеловать лишний раз, а то и что-то подарить. Он, конечно, не отказывался, но та легкость, странно сочетавшаяся с деловитостью, с которой он клал в свой портфель коробку конфет, была им заметна. Но они старались на этом внимания не заострять.
А пару дней назад электрочайник приказал долго жить. Они так толком и не поняли, что с произошло, но очень испугались. Раздался большой «бабах», во всей квартире погас свет, а пластиковая гарь потом долго не выветривалась. Электрик сказал, что проводка в доме старая и не рассчитана на такие мощные приборы. Тогда почему же несколько лет он работал и ничего такого не случалось? Работник ЖЭКа только пожал плечами…
В общем, пришлось Григорию Савельевичу доставать стремянку, лезть на антресоли, а Марина Владимировна стояла внизу, придерживала лестницу и принимала у него разные предметы хозяйства, лежавшие на пути к старому эмалированному чайнику. Тот отыскался не сразу, будучи найденным под перевёрнутым баком для кипячения белья. Бак этот был давно не нужен. Как-то раз зимой Алёша, раскрасневшийся, в расстегнутом пальто, появился широко в дверях квартиры и стал кричать куда-то вниз: «Давайте-давайте! Это здесь! Немного осталось…». Пыхтя и цепляясь за углы коридора, грузчики протащили в их ванную стиральную машину, а на следующий день пришел очень важный наладчик из фирмы и подключал агрегат часа два. Так или иначе, но надобность в баке отпала. Однако Григорий Савельевич, повинуясь многолетней практике, выбрасывать его не стал. Бесконечная антресоль приютила и бак, как уже это сделала со многими другими вещами. А вот, кстати, как под него попал чайник, осталось загадкой.
Конечно, просто они отвыкли от старой вещи. И громкое щелканье отскакивавшей раскаленной накипи было сигналом их забывчивости. Чайник ставил на огонь Григорий Савельевич, а потому всё, все досадные просчеты, все ошибки и вся горечь накопившаяся за бесконечные годы, все безысходные и непроглядные зимние вечера, вся каша их крошечных взаимных обид – всё это теперь ахнуло по его голове. Нет, Марина Владимировна не кричала. То был пульсирующий речитатив, который она уже сама не могла остановить, даже когда захотела это сделать. Он, конечно, испугался и, схватив рукавицей обезвоженную посудину, быстро бросил ее в мойку под струю холодной воды. Раздались совсем уж апокалипсические звуки, а голос Марины Владимировны начал плавно переходить в крик, в котором Григорий Савельевич уже мог расслышать все детали их совместного бытия. Он, хватаясь за терку для посуды, слышал и скрип того неудачно купленного шкафа, и звон битых им без счета тарелок, и треск рукава того нового пиджака, с таким трудом купленного Мариной тогда, в 76-ом году, и стук каблучков той случайной знакомой, из-за которой они едва не расстались с Мариной в 70-ом. Все это мешалось дико срежессированной какофонией со скрежетом металлической терки, которой он безуспешно пытался обелить почерневшие бока чайника. Он долго ничего не мог ответить, очень долго. Пока глаза не подсказали, что его борьба с обгоревшей эмалью и своим прошлым совершенно ни к чему не приводит.