Сказал. Пусть сам себе. Пусть в пустом доме на отшибе мира. Но сказал. Сказал — и тут же навалилось сверху. Тут же всё, от чего я прятался, упало и начало давить.
Макс скулит и толкает входную дверь, скребёт её, желая как можно скорее оказаться на улице. Открываю ему и, выпустив, задерживаюсь ещё ненадолго. На пару фраз и безмерную прорву покрывшей с ног до головы тоски.
— Я не знаю, как ты протянул столько времени один. Я не знаю, можно ли к этому привыкнуть, и не верю, что ты привык. Я приеду ещё через несколько дней, ладно?
***
Докурил, глядя на непривычно низкую круглобокую луну, окинул взглядом не слишком-то привлекательный вид, что открывается с моего третьего этажа самой что ни на есть типовой пятиэтажки старой застройки, и, не заметив ничего необычного, задвинул лоджию. Ночью температура опускается почти до минуса, и потому, пока курил, продрог. И потому пожалел, что махнул рукой и не накинул куртку.
Макс лежит около старого, ещё от бабушки мне доставшегося дивана, на котором жесть как неудобно спать, если не на кого закинуть руку и вообще прижаться так, чтобы в спину не впивались пружины.
Макс лежит у дивана и настороженно ведёт ухом, когда прохожу мимо него, и даже открывает один глаз. Открывает для того, чтобы убедиться, что всё в порядке, и, почесав нос о лапу, засыпает опять.
Да, без него здесь бы совсем тухло было.
Уже и не представляю, как это — без него.
Поглядев на часы и решив, что сегодня рабочие дела обойдутся как-нибудь без меня, закрываю бук. Приготовив постель, стаскиваю висящее на двери полотенце и, закинув его на плечо, иду в душ.
По обыкновению уже, оставляю дверь приоткрытой, чтобы пёс, потеряв меня, не начал скрестись, и, раздевшись, шагаю в душевую кабину.
У Марата полноценная ванна, я же от своей избавился сразу же, как переехал. Ну её на хрен, столько места и времени.
У Марата вообще много чего полноценного, в отличие от меня. И несмотря на то, что смалодушничал и поступил со мной как мудак, всё-таки хороший. Хотя бы потому, что я сам тот ещё никогда не идущий на уступки придурок. Хотя бы потому, что, наверное, сам взывал бы, если бы мне перепадало только по дежурному поцелую раз в три дня и скривившаяся рожа на попытку обнять под чьим-то взглядом.
Наверное.
Ожесточённо трусь мочалкой и, толком не сполоснувшись, принимаюсь за волосы, крепко зажмурив глаза.
Из головы всё треклятая щётка не идёт. Куртка, демонстративно оставленная на самом видном месте, тоже.
Ну смешно же.
«Вот, посмотри, у меня кто-то был. Тебе же не всё равно? Нет же? Скажи, что нет, ну скажи!»
Смешно… Закусываю губу и ощущаю горький привкус стекающей по лицу мыльной воды. Охуеть как смешно.
Ему не хватало меня.
Мне сейчас не хватает хоть кого-нибудь.
Не хватает дружеского похлопывания по плечу, случайных касаний и чужого, невзначай коснувшегося моей кожи дыхания.
Мне не хватает прикосновений.
Впервые за чёрт знает сколько лет мучает подобного рода голод. Изолировал себя ото всех — расплачивайся.
Расплачивайся за свою нелюдимость, которая после случившегося зимой и вовсе приобрела просто космические масштабы; за нежелание прижать своё «я» ради блага другого; за неумение вовремя открыть рот и просто поговорить.
Расплачивайся…
Наклоняю голову, чтобы смыть шампунь, и горячие струи стекают по моему лбу, носу и подбородку. И горячие струи приятно ложатся на грудь и стекают ниже.
Единственное доступное сейчас тепло. Это и попахивающий шерстью да собачьим кормом бок.
Хочется себя пожалеть даже. Хочется, пока я не вспоминаю о том, кому пришлось куда хуже моего. Пока я не вспоминаю об упрямом призраке, что становится осязаемым лишь раз в год на несколько ночей. Пока я не вспомню и, чертыхнувшись в который раз, решаю уже было сходить к какой-нибудь местной бабке и забрать его оттуда насильно, и пусть хоть все стёкла перебьёт или люстру скинет. Уверен, собаку обижать не станет — и ладно.
Заканчиваю уже почти и, почистив зубы, перекрываю воду. Выбираюсь из кабины, осторожно переступив через мокрый борт, и, обмотавшись полотенцем, собираюсь было запустить набитую ещё вчера стиралку, как, крупно вздрогнув, едва не рассыпаю порошок, почти разжав сжимающие край пакета пальцы.
Трель дверного звонка бьёт по ушам и звучит как-то уж слишком резко. Звучит непривычно и словно прерывисто. Будто тот, кто стоит по ту сторону двери, не вдавливает кнопку, а быстро-быстро стучит по ней каким-то механическим устройством.
Становится не по себе.
Первым импульсом проверяю, не затопил ли соседей, а вторым — прислушиваюсь к цокоту когтей по линолеуму. Осторожно высовываюсь, придерживая полотенце. Макс уже под дверью и вовсе не выглядит напуганным. Макс глядит на ручку и виляет хвостом.
Мысленно обзываю себя параноиком, чтобы подбодрить, и как мантру повторяю, что, вообще-то, весна на дворе, а в квартире слишком тепло для потусторонних, предпочитающих холода гостей.
А в квартире тепло и собака, которая наверняка не радовалась бы, метеля вешалку хвостом.
А в квартире тепло…
Шлёпаю по полу босыми ногами и, оттеснив пса, осторожно заглядываю в глазок, мысленно готовый увидеть там даже всадника верхом на не очень-то живой лошади. Мысленно готовый не увидеть там ничего и, распахнув дверь, почувствовать, как мимо меня в комнату протиснется нечто прохладное и, оповещая о своём присутствии, скинет что-нибудь с полок.
Осторожно заглядываю и, закатив глаза, выдыхаю.
Как всё оказалось прозаично.
Помяни только…
Отступаю, чтобы отпереть и поинтересоваться, какого, собственно, хуя моему бывшему не спится в начале второго ночи. Моему странному бывшему, который не вернул мою щётку. Странному ещё больше обычного, потому как вовсе не по погоде одет и даже не застегнул куртку. Моему странному бывшему, который выглядит порядком подмороженным в тонких штанах, футболке, ветровке, что пригодна только для солнечных июньских дней, и… босиком.
— Ты совсем ёбнулся с горя или ширяешься, пока никто не видит?
Моё недоумение так и отображается на лице, и не сказать, что я хочу с этим что-то делать. Марат же не реагирует вообще никак. Ни на мой голос, ни на щелчки пальцами.
Ну точно вмазанный.
Вздыхаю и, надеясь, что полотенце не свалится, осторожно беру его за лицо и, приподняв, заглядываю в глаза. В глаза с невозможно расширенными зрачками и подозрительным блеском. И щёками такими холодными, будто кожа покрыта воском.
— Эй… Приём. Тоха вызывает Землю. Земля, как слышно?
Никакой реакции, разве что чуть вздрагивает, а зрачки становятся ещё больше. Совсем поглотили радужку. Потянувшись вперёд, запираю дверь, понимая, что сегодня он явно никуда не уйдёт. Ну… ладно, Макс наверняка разрешит ему поспать рядом. На полу.
— Марат? — пробую ещё раз, и первое удивление потихоньку сходит на нет. Легонько поворачиваю его голову влево и вправо и кошусь на явно замёрзшие красноватые пальцы. — Что за фигня?