Пёс так и крутится рядом, заинтересованно принюхивается и то и дело толкает меня под коленки своей головой. Пёс, которого я через какое-то время отправляю на место, а сам так и остаюсь стоять посреди коридора, не зная, что делать с этой покачивающейся статуей. Со статуей, которая оживает после того, как я перестаю её касаться, и бездумно шагает вперёд.
— О, да у нас явные успехи. Малыш сделал первый шаг.
Малыш, что на моё ехидство реагирует весьма неоднозначным образом. Малыш, что демонстрирует просто поразительную ловкость для того, кто только что торчал да пялился в никуда. Хватает меня за плечо, сжимает его так, что у меня буквально искры из глаз сыплются, и тащит на себя. Сгребает двумя руками, и от его ледяной пятерни на спине просто взвыть хочется. Но только шиплю, чтобы не нервировать и без того вскочившего пса, и пытаюсь разобраться, угрожает ли мне этот порыв или проще перетерпеть. Угрожает или… Нагибается и носом утыкается в моё плечо, а проведя по нему, касается шеи.
Ещё как угрожает!
— Эй! Руки!
Бить его не решаюсь и потому только пытаюсь отодрать от себя, вцепившись в обнажившиеся из-за задравшихся рукавов запястья. Вцепившись так же крепко, как он в меня. Держит и будто бы и не дышит вовсе. Держит и не предпринимает каких-либо попыток для чего-нибудь ещё. Держит и лишь спустя долгих полминуты шумно выдыхает, словно запоздало вспомнив, для чего нужны лёгкие.
— Марат?
И всё так же никакой реакции. Будто не узнает своего имени. Будто в трансе или, чем чёрт не шутит, под веществами. Никогда за подобным замечен не был, но вдруг?
Так и торчим посреди коридора, и только сейчас понимаю, что даже не зажёг свет. Только сейчас понимаю, что и не очень-то я и против его рук, что замерли там, куда легли. Не против рук, дыхания, что непривычно холодное, и запаха… Гари?
Сердце замирает, а после пускается вскачь. Догадкой пронзает тут же. Острой, как отколовшийся кусок льда.
— Саша?.. — пробую позвать иначе и едва узнаю свой севший голос. Едва узнаю свой голос, а ОН вскидывается и просыпается тут же. Он смотрит на меня не своими глазами и продолжает поглаживать по спине. Неосознанно, скорее потому, что колет начавшие согреваться пальцы. — Так это ты?..
Моргает и с явным трудом размыкает губы. Моргает, но сказать так ничего и не может.
Онемение сменяется страхом. Страх — настороженным любопытством и желанием согреть… их. Согреть и тело, и души.
Ладонь ложится на его щёку снова, но иначе на этот раз.
Мягче.
Ладонь ложится на его щёку, гладит её, и не-Марат легко поддаётся на движение и прижимается к пальцам.
Внутри щемит.
Сколько он был один? Сколько нужно человеку, чтобы начать сходить с ума от тактильного голода?
Насильно отнимаю его ладонь со своей спины, сжимаю поперёк пальцами и тяну его за собой в ванную.
Пока не совсем понимаю, что собираюсь делать, но разве в подобном можно не разобраться?
Затягиваю его на всё ещё влажную плитку, стаскиваю с плеч куртку, а после задираю футболку, собираясь снять её, но останавливаюсь на середине движения.
Совсем тоскливо становится.
Все родинки знакомые, два шрама, от вырезанного аппендицита и полученный в случайной драке, тоже.
Все родинки знакомые… тактильно пальцами. Все родинки, изгибы и твёрдость чуть выступающих рёбер.
Твёрдость рёбер, позвонков и локтей.
Наверное, не стоило.
Наверное, только не это.
Наверное, хватило бы объятий и тёплого одеяла.
Затаскиваю в душевую прямо так, в оставшейся одежде, и снова врубаю воду.
Горячая, на грани терпимости. Горячая, пластиковые стенки запотевают тут же.
Горячая…
Моё полотенце отяжелевшей тряпкой падает на дно. Его футболка и штаны следом.
Раздевать совсем просто. Внутри не ворочается ничего.
Ни злости, ни обид.
Раздевать совсем просто и привычно до одури.
Чуть привстать и обнять за плечи после — ещё проще.
Прижаться, неуклюже развернуться, чтобы струя воды била в его макушку, а не в мою, и закрыть глаза, ощутив, как возвращается ощущение прикосновений.
Ощутив, как укладывает руки на мои бока и проводит по ним.
Вверх, до рёбер, усиливая нажим.
Вверх, по рёбрам, а после снова на спину, но вовсе не так, как в коридоре. Теперь между нами и лезвие не прошло бы. Теперь между нет ничего, только вода, стремительно уносящаяся в чудом шмотьём не перекрытый сток.
Согревается быстро.
И не то у меня крыша едет, не то кругом витают клубы пара.
Согревается быстро, его пальцы тоже.
Оживают, двигаются, изучают.
Изучает меня ладонями того, кто хорошо знает меня, и это ощущается безумно странно. Изучает меня по новой, совершенно не зная, где и как нужно касаться. Изучает меня, и кажется, будто и вовсе без подтекста.
Изучает и касается, только потому что может.
А я кусаю губы и всё реже открываю глаза. А я кусаю губы, потому что, твою мать, это же Марат, у которого от меня только зубная щётка.
Это же Марат, с которым я спал, у которого ночевал бесчисленное количество раз и который вырастил мне рога с тремя ветками. Любой олень бы обзавидовался.
Это же Марат, с которым мы никогда вот так не торчали в душе вместе.
Ни разу за три года.
Я бы, наверное, сам себя послал, если бы мог.
Я бы, наверное…
Запускаю пальцы в его давно уже мокрые волосы и сжимаю их. Сам себя проклинаю за это, но ничего не поделать.
Я бы, наверное, хотел отмотать назад.
Словно пасётся в моей голове и читает мысли.
Словно ждал, пока я неосознанно сожму зубы, и отреагировал на скрип.
Шаг — и вжимает в пластиковую стену. Вжимает, отстраняется, а взгляд всё такой же пустой. Вжимает, отстраняется, чтобы оглядеть, и возвращается.
Кажется оттаявшим и куда более живым.
Кажется, будто сейчас набросится, но лишь обнимает снова. Двумя руками стискивает поперёк торса, сжимает изо всех сил, прижавшись лбом к плечу, и, едва я только успеваю обхватить его голову в ответ, буквально стекает вниз.
Отрубается, уткнувшись лицом в мой живот, и лишь спустя несколько минут я могу прийти в себя настолько, чтобы выключить воду.
Перешагнув через борт, оставляю Марата прямо так и, наскоро одевшись, с трудом дотаскиваю до комнаты.
Поднять не вышло бы, и потому приходится тащить волоком, стараясь ненароком не выставить руку и не садануть об угол стены.
Уложить проще.
Собака глядит на меня как на сумасшедшего, а если бы могла, то непременно покрутила бы лапой у виска.
Понимаю, что если не покурю, то просто не переварю всё это. Понимаю, что второй раз не брошу.
И словно в подтверждение моих мыслей скрипит давно не смазанными петлями старая, каким-то хреном всё ещё оставшаяся жить на балконе тумбочка.
— Ты всё-таки решил узнать, что такое интернет? — спрашиваю, делая первую тяжку, и удовлетворённо киваю, когда дверка резко захлопывается. — Что же, я принимаю это за положительный ответ.
***
— Почему из всех людей, живущих в этом городе, ты решил использовать как такси именно моего бывшего? — меланхолично спрашиваю у пустоты, лёжа напротив беззаботно спящего Марата, и то и дело поправляю одеяло, сползающее с его груди. — Вот что я ему скажу?