Я пробовал представить себе, как все будет, когда летом сюда съедутся отдыхающие, когда в столовой будет полно народу, кто-нибудь сядет за рояль, дети станут носиться по коридорам, — но, увы, пробовал безуспешно.
Штабеля грязной посуды на кухне продолжали расти. Как-то раз я пересчитал тарелки. Если Ана каждый день использовала три штуки, то, вероятно, провела тут всю зиму. Я спросил у нее, кем она здесь работает — экономкой? Если угодно, ответила она. Я ей не поверил, но мне давно стало безразлично, почему она здесь.
В обед мы ели тунца и артишоки, вечером разжигали на улице костер и на камне разогревали банку равиоли. Солнце рано уходило из долины, быстро становилось свежо, тем не менее мы каждый вечер подолгу сидели у костра и пили вино. За целый день мы едва перекидывались одним-двумя словами, да и теперь Ана оставалась не слишком разговорчивой, но, по крайней мере, она меня слушала. Говорить о себе мне не хотелось, я не желал думать о своей жизни дома, который казался таким далеким и маловажным. Вот и начал пересказывать ей «Дачников». Персонажей она воспринимала прямо как живых людей, сердилась на вечно жалующуюся Ольгу, а инженера Суслова называла свиньей. Варвару и ее увлечение писателем Шалимовым она толком не понимала. Ну как можно поверить такому человеку, возмущенно говорила она, какой из него соблазнитель. А как должен действовать настоящий соблазнитель? — полюбопытствовал я. Ему надо быть честным перед любимой, а главное — перед самим собой, ответила Ана, неодобрительно качая головой. Больше всех ей понравилась Марья Львовна. Ее монолог из четвертого действия я знал почти наизусть и, по просьбе Аны, повторил его несколько раз. «Мы — дачники в нашей стране… какие-то приезжие люди. Мы суетимся, ищем в жизни удобных мест… мы ничего не делаем и отвратительно много говорим». Да, сказала Ана, нам всем нужно стать другими. «Для себя… для того чтобы не чувствовать проклятого одиночества…» — продолжал я. Ана недоверчиво посмотрела на меня и сказала, что мне незачем делать ложные выводы. Вы бы прекрасно вписались в пьесу, заметил я. В одном из писем Горький писал, что все женщины у него — мужененавистницы, а мужчины — мерзавцы. Тогда и вы прекрасно вписываетесь в пьесу, сказала Ана. Я взглянул на нее, но трепетный свет костра не позволял рассмотреть выражения ее лица.
Где Ана ночует, я так и не выяснил. Когда поздно вечером мы шли к дому, каждый со своей лампой, она посылала меня вперед, а она, мол, догонит. Однажды я ждал в коридоре у своего номера. Погасил лампу и долго вслушивался в темноту, но не услышал ни звука и в конце концов лег спать.
В полудреме я представил себе, как Ана входит в мою комнату. Среди ночи проснулся и увидел в слабом свете луны ее силуэт. Она разделась, откинула одеяло и села на меня. Все происходило совершенно беззвучно, только сквозь тонкие стекла слышался далекий шум речки. Ана обращалась со мной грубо — как с вещью, необходимой для вполне определенной цели, но в остальном совершенно безразличной. Утолив свой голод, она ушла, мы не сказали друг другу ни слова.
Утром, когда я вошел в столовую, Ана, как всегда, уже сидела за столом и завтракала. Не долго думая, я, прежде чем сесть, быстро погладил ее по волосам. Она вздрогнула и втянула голову в плечи. Я попытался завести разговор, но Ана не отвечала, мрачно смотрела на меня, будто знала, что мне снилось этой ночью. Как всегда, она заглотала еду и вышла из-за стола, как только опустошила тарелку.
После завтрака я полистал в библиотеке кой-какие альбомы, потом перебрался в дамский салон, поиграл в бильярд. Ана не появлялась и обедать тоже не пришла. Я перекусил на кухне, вернулся в библиотеку и стал читать один из американских детективов. Под вечер я услышал, как к гостинице подъехал автомобиль. Выглянув из окна, увидел у входа старенький «вольво», из которого вышли двое мужчин. Может, убраться отсюда? — подумал я, но потом все же остался в библиотеке, продолжил чтение. Примерно часом позже, когда я, заскучав, отложил детектив, дверь открылась и вошли те двое мужчин. Оба недоуменно воззрились на меня, и один, не отвечая на мое «здравствуйте», спросил, что я здесь делаю. Читаю, сказал я. Но как вы вошли в дом? — продолжал он. Через дверь, ответил я и встал, я здешний постоялец. С прошлой осени гостиница закрыта, сказал мужчина. Владелец разорился. Через месяц здание будет продано с аукциона.