Только теперь он представился: Лоренц, ликвидатор из соседней общины. Второй оказался потенциальным покупателем, инвестором по фамилии Шваб, собственником нескольких гостиниц в округе. Я рассказал про Ану, прошел с ними в холл, отыскал в ящике за стойкой администратора книгу регистрации, предъявил свою запись. Однако ликвидатор все равно остался недоверчив. Неужели вы ничего не заподозрили? — спросил он. Гостиница, где нет ни воды, ни электричества. Телефон он не отключил, это верно, но откуда ему было знать, что кто-то вздумает поселиться в этом здании. Я промолчал, сказать было нечего. И где же эта сомнительная особа? — спросил он. Я ответил, что в семь она будет здесь, как всегда, придет ужинать. Ликвидатор скептически взглянул на меня и сказал, что будет весьма обязан, если я соберу свои вещички. Кстати, они могут подбросить меня до деревни. Попозже, через час-полтора. Я обмолвился, что оплатил проживание до завтра, однако он не ответил и сказал инвестору, что сейчас покажет ему полуподвал. Я поднялся в номер собрать рюкзак.
Закончив сборы, я впервые за все время наведался на верхние этажи. Выглядели они точь-в-точь как тот, где я жил. Одну за другой я открыл двери всех номеров, но все они были необитаемы. Узкая лесенка вела с самого верхнего этажа на чердак, забитый старой мебелью, отделочными материалами, картонками с почтовыми конвертами и туалетной бумагой. Штабель соломенных венков лежал возле старой афиши, на которой между нарисованными сосульками было написано: Зимний бал. Я нашел штук десять санок и большие запыленные бутыли в оплетке, но ни следа Аны. Тем не менее с самого начала поисков меня не оставляло ощущение, что она где-то рядом и вот-вот выйдет из-за угла.
Обшарив весь дом и ничего на найдя, я сел в холле в одно из кресел, не снимая с него белого полотнища. Немного погодя из столовой вышли те двое. Господин Лоренц нес под мышкой рулон бумаги. Посмотрел на часы, на лице появилось нетерпеливое выражение. Шесть уже, сказал он своему спутнику, не смею вас дольше задерживать. Если вам хочется подождать, отозвался господин Шваб, то я не тороплюсь. Мне и самому охота узнать, что за история с этой таинственной особой. Затем он, уже обращаясь ко мне, сказал, что я наверняка знаю, где здесь спрятано вино, так не принесу ли бутылочку. Я сам принесу, быстро сказал Лоренц и скрылся в подвале. Как вам это место? — спросил инвестор. Можно здесь продержаться? Он-то не очень уверен. Два банкротства подряд за несколько лет явно не предвещают гостинице ничего хорошего, хотя, возможно, ею просто управляли не те люди.
Мы устроились в столовой и пили итальянское вино, которое принес Лоренц. В четверть восьмого Шваб сказал, что, по его мнению, женщина не придет, вероятно, увидела автомобиль у подъезда и сбежала. Если она вообще существует, сказал Лоренц. Она была здесь, сказал я. Лоренц кивнул: да-да, он мне верит. Мы подождали еще четверть часа. И в конце концов решили ехать. Ликвидатор запер двери и сказал, что завтра пришлет сюда полицию, пусть проверят, все ли в порядке. Пока мы по серпантину спускались в ущелье, я думал об Ане и спрашивал себя, где она сейчас, что будет есть, где проведет эту ночь. Я не сомневался, что прогнал ее не автомобиль, а я, мое опрометчивое прикосновение нынче утром.
Заночевал я в маленьком пансионе, который мне порекомендовал ликвидатор. А утром уехал домой. На доработку текста у меня осталась ровно неделя, и все следующие дни я корпел над ним. А при этом невольно вспоминал об Ане. Теперь только до меня дошло, что она имела в виду, когда сказала, что я получаю от нее куда больше, чем электричество и воду. Сдав доклад в печать, я позвонил ликвидатору. Он не сразу вспомнил, кто я такой, но потом сообщил, что полиция побывала в гостинице, все обыскала, но, кроме пустых банок и грязной посуды, никаких следов женщины не обнаружила.
Шарль Фердинанд Рамю
© Перевод с французского Г. Модина
В творчестве швейцарского классика Шарля Фердинанда Рамю [Charles-Ferdinand Ramuz, 1878–1947] соединились и достигли совершенства характерные черты романдской литературы: органичный синтез эпического и лирического начал, стройность формы, способность «в одном мгновении видеть вечность», запечатлеть в обыденных образах всеобщее, выразить универсальное на родном романдском наречии.
Ученик Флобера, Рамю, подобно учителю, видел эстетический идеал в античности, греческая трагедия была для него образцом.