— Садитесь, — махнул рукой генерал, селе заметным презрением глядя на полковника.
Гедиминас повторил это по-немецки.
Полковник сел на обитый кожей стул.
— Danke schön[5].
— Ваша фамилия?
— Полковник Фридрих Шварц.
— Вижу, что полковник, а не трубочист, — сказал генерал. — Когда вас сбили?
— Вчера.
— Окажите любезность показать, где находится ваш аэродром. — Генерал придвинул пленному немецкую карту.
Полковник еще крепче сжал губы. Минуту он как бы колебался, потом вынул из кармана куртки авторучку, посмотрел на карту и ткнул.
— Hier[6].
Генерал посмотрел в указанное место, откусил сахару, запил чаем и криво усмехнулся.
— Спросите у господина полковника, с каких это пор аэродромы строят на болоте?
Гедиминас перевел слова генерала. У него не было опыта в этом деле, и перевод давался трудно. От напряженной работы мысли вспотело лицо; он очень боялся, что допустит какую-нибудь ошибку, — он знал, что на войне не должно быть ошибок, потому что за них приходится дорого расплачиваться.
Полковник молчал. Генерал придвинул к нему коробку с папиросами, закурил сам и принялся шагать по комнате. Новые начищенные до блеска сапоги генерала громко скрипели. Мундир был так обтянут, что, казалось, вот-вот лопнет.
— Danke schön, — сказал полковник. Он инстинктивно протянул руку за папиросой, но тут же ее отдернул. Тонкие его ноздри еле заметно дрожали.
— Вы не знаете, что аэродромы не строят на болоте, но, может быть, вы вспомните, где действительно находится аэродром? — генерал подчеркнул последние слова. Он остановился перед немецким полковником и посмотрел на него прямым, неподвижным взглядом.
Полковник глянул на папиросную коробку и дернул шеей. Он молчал. В комнате воцарилась тишина.
— Нет, — отрезал полковник. Его свежевыбритые щеки покраснели.
— Скажите, господин полковник, у вас есть дети?
— Дети? — полковник немного смутился. — Почему вы спрашиваете? Да, да, у меня есть дети, — быстро добавил он.
— Ладно. Постарайтесь вспомнить, где находится аэродром, а потом мы снова потолкуем. — Генерал дал знак Гедиминасу позвать часового и отвернулся.
На столе затрещал телефон. Генерал медленно протянул руку и взял трубку. Часовой вывел полковника.
Во дворе у артезианского колодца стояла девушка и качала в ведро воду; громко визжала железная рукоятка насоса. Девушка была рыжая, полная, с пухлыми губами и милым веснушчатым носиком.
Она улыбнулась Гедиминасу и, осмелев от ее улыбки, он подошел поближе. Девушка подняла полное ведро.
— Позвольте, я отнесу вам воду, — предложил Гедиминас.
— Прошу.
Девушка снова улыбнулась. Гедиминас взял у нее ведро, и его пальцы почувствовали теплое прикосновение ее руки. Он пошел за ней через двор и поднялся по лестнице на второй этаж. Девушка открыла дверь в кухню, и Гедиминас поставил ведро на скамью.
— Спасибо, — сказала девушка по-немецки.
— Это вы стояли у окна? — спросил Гедиминас.
— Откуда вы знаете?
— Я вас видел. Почему вы на меня смотрели?
Девушка рассмеялась.
— Странный вопрос. Потому, что вы мне нравитесь.
Гедиминас помолчал.
— Есть закурить? — попросила девушка.
— Вы курите?
— А что тут такого? — Девушка посмотрела на Гедиминаса с насмешкой. — Разве только мужчинам позволено курить? Потом, теперь война, и все не так уж важно. Все. Может быть, через несколько дней мы будем мертвы. Как тысячи других, куривших сигареты.
Он протянул ей коробку папирос. Девушка взяла папиросу и с любопытством на нее посмотрела:
— А, эти странные русские сигареты. Такие длинные.
Она потянула дым и закашлялась.
— Вы не привыкли, — усмехнулся Гедиминас.
— О, я еще ко всему привыкну, — сказала девушка. — И вы тоже.
Из соседней комнаты донесся женский голос.
— Роземари, с кем ты разговариваешь?
— Это моя сестра, — сказала девушка. — Зайдите. Я вас познакомлю.
Гедиминас вошел в полутемную, заставленную старинной мебелью, комнату. На стене тикали огромные часы. В кресле сидела сестра Роземари: старше ее, некрасивая, с жидкими волосами. Она вышивала подушку и с испугом расширила глаза, увидев Гедиминаса.