— Ты до безобразие серьёзна, Верэ, — с досадой говаривала ей мать; молодая девушка и на этот упрек отвечала молчанием. Прекрасная американка Фуския Лич пыталась с нею сблизиться, но Верэ так отнеслась к ее любезностям, что бойкая мисс, привыкшая к победам, почувствовала себя не совсем ловко. У бабушки — Верэ любила вставать в шесть часов и ложиться в десять, проводить целый день в занятиях и прогулках на открытом воздухе; здесь же день начинался в два часа пополудни и оканчивался при пении петухов. Ей тяжело было сознавать, что ее постоянно выставляют на показ. Она мало говорила, много слушала и наблюдала, и понемногу начала понимать все против чего, в неопределенных выражениях, предостерегал ее Коррез.
Она уже замечала злобу, скрывавшуюся под медовыми фразами, ненависть — под приветливой улыбкой; она невольно следила за этими маленькими заговорами, составляющими ежедневную пищу как мужчин, так и женщин, вращающихся в обществе. Легкие и тщеславные характеры уживаются в подобной атмосфере, но Верэ не была ни легкомысленной, ни тщеславной, и вся эта ложь удивляла ее.
— Вы маленькая пуританка, душа моя, — с улыбкой говаривала ей лэди Стот.
«Неужели это правда?» — думалось девушке. В истории она ненавидела пуритан, все ее симпатии принадлежали противной стороне.
— Отчего ты не ладишь с людьми? — приставала в ней мать.
— Мне кажется, я им не симпатична, — смиренно отвечала Верэ.
— Всякий нравится настолько, насколько сам того желает, а ты не любезна, — вот в чем вся беда.
После одной из подобных стычек, опечаленная девушка сошла в сад, в сопровождении Лора, большой собаки, принадлежавшей Зурову, и к которой Верэ очень привязалась; бедняжке было крайне тяжело, она села на садовую скамейку, обвила руками шею верного пса, и горько, чисто по-детски, расплакалась.
— М-lle Верэ, что с вами? — раздался неожиданно подле нее голос Сергея Зурова.
Она подняла голову, на щеках виднелись следы слёз.
— Что вас огорчило? — продолжал он мягким, совершенно несвойственным ему тоном. — Если я хоть в чем-нибудь могу помочь: приказывайте!
— Вы очень добры, — нерешительно проговорила Верэ, — со мной ничего, так — пустяки, мать на меня сердится.
— Неужели! В таком случае ваша прелестная maman верно не права. В чем же дело?
— Говорят, я никому не нравлюсь.
— Где же такие варвары, желал бы я знать?
Его холодные глаза оживились; но она не заметила его взгляда, она задумчиво глядела на видневшееся вдали море.
— Я никому не нравлюсь, — устало проговорила Верэ. — Maman думает, что я сама тому виною. Вероятно, оно так и есть. Я равнодушна к тому, что нравится другим, я люблю сад, лес, море, собак.
Она притянула в себе Лора, встала, ей не хотелось оставаться наедине с Зуровым, крайне ей антипатичным. Но он пошел рядом с нею.
— Вам нравится моя собака, хотите взять ее себе?
Личико девушки вспыхнуло от удовольствие.
— Это было бы прелестно, если мама позволит.
— Maman позволит, — с странной улыбкой заметил Зуров. — Лор счастливое животное: он приглянулся вам.
— Но я люблю всех собак.
— И никого из людей?
— Я о них не думаю.
— Мне ничего не остается, как желать быть собакой, — сказал Зуров.
Верэ засмеялась, но сейчас же нахмурила брови.
— Собаки не льстят мне, — коротко заметила она.
— Чего и я не делаю, клянусь честью. Но скажите, неужели жестокая лэди Долли вас точно заставила плакать? и вдобавок, у меня в доме; мне это крайне досадно.
— Мама была права, — холодно отвечала Верэ, — она говорит, что я не люблю людей, и это правда.
— В таком случае у вас отличнейший вкус, — смеясь, заметил Зуров. — Я не стану нападать на вашу холодность, m-lle Вера, если вам угодно будет сделать исключение в мою пользу.
Верэ молчала.
— Неужели вы хоть немножко не полюбите меня ради Лора?
Верэ молча стояла на дорожке, обсаженной розовыми кустами, и смотрела на него серьезными, ясными глазами:
— С вашей стороны было очень мило подарить мне Лора, я вам за него очень благодарна, но все же не стану говорить неправды, это было бы вам плохой наградой.
«Что она такое: искусная кокетка или просто самый странный ребенок в мире?» — думал Зуров и спросил вслух: