– А как там, в Поясах? – То ли она решила сменить тему, то ли взаправду интересовалась.
– По-разному. Люди – другие. Целенаправленнее, энергичнее. Другое пространство – чуть ошибись, и ты погиб. Или погибли из-за тебя. Очень воспитывает.
– Мама говорит, что там собрались эти, мечтатели.
– Наоборот, – усмехнулся я. – Ты позволишь? – Палец сумел показать на чашку. Она удивленно кивнула. Рука также сумела не раздавить посудинку, да и керамика была своя, неуничтожимая. На вкус было еще непонятнее, чем на вид. – Мечтатели остались на Земле. Грезящие, я бы даже сказал. Похоже, больше никто ничем не занимается. Люди отдали всю работу инструментум вокалис, говорящим орудиям, а сами ушли в симсимы. Боюсь, уже навсегда.
– Что тут плохого? Какая разница, как чувствовать, что живешь, – напрямую или стукаясь обо все?
– Плохого? Ничего. Хорошего тоже. Просто ни-че-го. Теперь даже открытия не делаются людьми.
– Ну и что? Мы сделали машины, делающие для нас открытия. Ведь все шло к этому, правда? Вы же сами работали над этим! – она кивнула на Ярлыка. – Хотя он-то сделан именно затем, чтобы ничего не открыть…
Девочка была неглупа, но это стоило отдельного спора и другой жизни – на словах такого не объяснить.
– Отлично. Ваши машины – просто вторые родители.
– Мы их сделали. Они заботятся о нас. Жить хорошо. Нужд нет.
Тут возразить было нечего. Нищими сейчас были только те, кто умел быть нищими. Попасть в эту касту было непросто.
– Они отдают нам то, что находят, а мы это применяем. А иногда они управляются сами. Симсим дает нам все, что можно испытать. От зондов тонны скучных фотографий и анализов – хуже Луны. Вулканы какие-то вонючие. Симсим такие вещи выдает!.. – Она прикрыла глаза и помотала головой. Потом хихикнула. – Настоящие инопланетяне глупее и противнее, чем те, которые у нас в конструктах…
– Да, это проблема. Только они-то ненастоящие. Как вы можете знать правду о них? Разве это не жутко, что ваши люди стали в конечном итоге машиннозависимыми? Что эволюция человека, возможно, зашла в тупик? Человечество нуждается в трудностях, чтобы расти. Вот почему мы не разрешаем там, наверху, симсимы или супермощные ИскИны.
– Прогресс не остановился и здесь. Мы просто выбрали другой путь. А ты говоришь, как фундаменталисты, – «ваши люди»…
Катя попросила счет. Ярлык-официант протянул ладонь, чтоб она скачала его. Ему было радостно, что с ним говорят.
Кладбище оказалось настоящим – каменно-глиняный холм, от подножия и до срезанной вершины уставленный склепами и надгробьями. А вот церковь была симовая, но очень приличной работы.
Людей было мало, и все – не моложе шестидесяти. Остальные были Ярлыки с лопатами, кирками и веревками – Ильза не пожалела денег на настоящий обряд, хотя деструктуризация обошлась бы ей раз в пять дешевле. «Бах! – и настоящий прах», пелось в одной из вещей «Birth Control».
Священником была женщина. Омолаживателями она явно не пользовалась и смотрелась на все свои семьдесят лет, но службу у могилы провела бодро. Она распевала все положенные тексты, а я старался думать о Булате.
Он совсем не изменился. Пожелтел, похудел, но был мало похож на больного. Смерть собралась в глазах и вокруг рта. Мы перезванивались достаточно часто, почти всегда звонил я, и счета были дикие, несмотря на льготные тарифы для тех, кто живет на Поясе дольше пяти лет. Оживился он в последний год лишь однажды – я обмолвился, что с удовольствием взялся бы за садоводство. Тогда Булат принялся рассказывать, как он ездил в наш старый дом и как там все цвело. Но я-то видел записи со спутника. Дом сожгли дикие гасты – еще до того, как их стали впускать лишь после нейроподсадки. Сад задушила модифицированная повилика.
Мы поссорились перед моим отлетом на Пояс. Ему казалось, что я сделал что-то такое, что должен непременно искупить, а я вспылил и наговорил ему глупостей про слепых червей и гниющую науку. Дешевая энергия, суперкомпьютеры, генетический скрининг и отмирание национального государства – всего этого достигли без меня, и я мог перебраться туда, где наука не была огромным супермаркетом, услужливо выдававшим товары. Булат не захотел с этим согласиться, а потом вдруг стало поздно – эту форму не лечили даже сейчас.
На веревках мы опустили очень легкий гроб. Собственно, в экзоскелете я мог опустить его один. Пахло сырой землей и глиной – удивительно, ведь я их различал. Выпущенная веревка упала под ноги с не перестававшей меня удивлять скоростью. Священница договорила полагавшееся по обряду. Присутствовавшие – я не знал никого, кроме Ильзы и Кати, – по очереди пожали нам руки и побрели к стоянке. Все было до ужаса буднично.