— Чекмай, дай ему за труды деньгу, — велел князь.
Чекмай взял с аналоя, за которым князь частенько стоя писал письма, листок дешевой рыхлой бумаги, завернул две «чешуйки», каждая — в полушку, и вручил гонцу. Иначе нельзя — без бумажки только нищим на паперти подают. Тот поблагодарил и помог выложить свернутые в трубочку столбцы на широкую скамью.
— Вот бы кто сейчас пригодился, так это подьячий Деревнин, — глядя на гору столбцов чуть не в полтора аршина высотой, сказал Чекмай. — Он бы в этих залежах живо разобрался.
— А где он? — полюбопытствовал князь.
— Помер в Вологде. А его жену с сыном Гаврила в Москву привез.
— Деревнина помню. Так ведь сын — поди, уже зрелый муж?
— Кабы Михайла Деревнин остался жив, то и был бы зрелым мужем. А Никита у Ивана Андреевича младшенький, во внуки годится. Гаврила его привез, чтобы тут к службе готовить. Двенадцать лет отроку — пора.
— Пора… — князь вздохнул. — Ну что, брат, беремся за дело?
— Может, позвать кого на помощь? Из Разбойного приказа? — осторожно спросил Чекмай. Ему сильно не нравилась гора столбцов.
— Нет. Как полагаешь, отчего по сей день Разбойный приказ никак не мог с воровскими шайками справиться? Войны наше царство не ведет, ратные люди есть…
— Понял.
— Вот то-то же. В Земском приказе не знают, на что мне столбцы потребовались. И никто не должен знать. Мне придется не только налетчиков, но и измену истреблять.
Князь взял верхний столбец, развернул — получилось поболее аршина.
— Хорошо хоть почерк внятный…
В дверь опять поскребся Ивашка.
— К твоей милости человек с коробом! Сказался — из Разбойного приказа!
Этот короб был ничуть не меньше первого.
— Выписывай имена, похожие на литвинские, из Земского приказа, а я — из Разбойного. Должен же я знать, что делалось вокруг Москвы, пока я хозяйничал в Новгороде, — приказал князь. — Будем сличать — непременно одни и те же имена по делам обоих приказов проходят.
— Может, Гаврилу позвать? — жалобно предложил Чекмай. — Он — верный, и языком мести не станет. Он после дороги да после мыльни у меня в комнате отсыпается.
— Ладно, зови Гаврилу!
Глава вторая
Авдотья Деревнина не хотела возвращаться в Москву. Доводы рассудка сперва пролетали мимо ушей. Она, овдовев, хотела жить возле замужних дочек. Сынок Никита, двенадцатилетний, совсем скоро возмужает, пойдет на службу, станет жить своей жизнью, и что ж тогда останется матери? Дочки и маленькие внуки. Вторично выходить замуж — Боже упаси. Да и как, если нет приданого?
В Авдотьиной жизни было то, чего порядочной женщине вроде бы не полагается, — безумная и непоколебимая любовь. Она с ранней юности знала, что пойдет под венец с Никитой Вострым, красавчиком-соседом. Но Никита, служивший в Посольском приказе, был послан сопровождать киргиз-кайсацкое посольство, пропадал целый год, а тем временем Авдотью сговорили за немолодого вдового подьячего Ивана Андреевича Деревнина. Под венец чуть ли не за косу тащили.
Муж был к ней добр, не обижал, по части супружеских радостей не усердствовал — хоть это утешало. Авдотья первым делом родила двух дочек-двойняшек, и они стали поводом поменьше присутствовать в супружеской постели. С Никитой она тайно видалась. До греха не доходило — если не считать грехом тайные краткие объятия да рукопожатия.
А потом началась Смута.
Муж увез жену с невесткой и дочек с внучками в Вологду. Там, в Вологде, сперва по странному стечению обстоятельств Авдотья поверила, будто муж погиб. А потом, по другому стечению обстоятельств, она встретилась с Никитой — и пошла за ним, не размышляя, туда, куда повел за собой. А повел туда, где повздорил с казаками и был зарублен саблей на глазах у Авдотьи.
Она тогда была брюхата на четвертом месяце.
Выла над телом так — много чего повидавшие казаки шарахнулись и, даже не обругав, ушли восвояси.
Куда деваться? Авдотья решила вернуться к дочкам в Вологду — ведь не дадут пропасть непутевой матушке? А там обнаружила своего венчанного супруга — живым и вполне здоровым.
Муж изменился. Как и почему — Авдотья могла лишь гадать. Но он — простил, привел в свое жилище, и потом, когда родился сынок, они понемногу стали жить вместе, с виду — как муж и жена.
Ничего — хорошо жили. Иван Андреевич прошения и купчие составлял, советы давал, его в городе уважали. Потом — сам сынка грамоте учил. Другое дело — что зрение с каждым годом все хуже делалось, писал, чуть ли не носом по бумаге водя. Авдотья вела дом, со всеми хлопотами справлялась сама и даже за три дня до родов белье стирала.