Я наугад заговорил по-гречески, и старик тут же вскочил на ноги, обрадованный тем, что кто-то его понимает. У него был загнутый орлиный нос, большущие седые усы, похожие на покрытый изморозью кукурузный початок, и черные глаза, словно по щелчку, меняющиеся вместе с его настроением. Он был в белой рубахе с красным поясом, за который был заткнут кинжал, мешковатых шароварах, высоких белых хлопчатобумажных носках и красных чаруки – туфлях с загнутыми носами, украшенными большими помпонами.
– Так вы брат прелестной синьорины? – с восхищением возопил он, и крошки от шоколадного торта задрожали на его усах. – Для меня это такая честь!
Он прижал меня к себе и расцеловал с таким жаром, что собаки залаяли, явно опасаясь за мое здоровье. Барашек при виде четырех горластых собак в панике забегал вокруг матери, накручивая на нее веревку. Когда Роджер издал особенно яростный рык, бедняга с испуганным «мэ» в поисках спасения бросился к французскому окну, а мать, хлопнувшись на спину, перевернула лимонад и шоколадный торт. Тут началось форменное светопреставление.
Роджер, решив, что турок собирается расправиться с матерью и со мной заодно, набросился на его чаруки и вцепился в помпон. Старик попробовал свободной ногой лягнуть пса и в результате распластался. Женщины, скрестив ноги, по-прежнему сидели на подушках, как изваяния, и только визжали из-под своих яшмаков. Мамина собачка Додо, давно решившая, что бедлам в доме особенно вреден для денди-динмонт-терьера с ее родословной, скорбно завывала в углу. Старый турок, на удивление шустрый для своих лет, выхватил кинжал и делал столь же яростные, сколь и бесполезные выпады против Роджера, который хватал зубами то один помпон, то другой, агрессивно рыча и легко уворачиваясь от острого лезвия. Писун и Рвоткин старались поймать барашка, а мать, предпринимавшая тщетные попытки распутать веревку, выкрикивала отрывочные инструкции в мой адрес.
– Барашек! Джерри, лови барашка. Они его убьют! – голосила она, вся облитая лимонадом и усыпанная крошками от шоколадного торта.
– Дьявольский выродок! Собачье отродье! Мои туфли! Оставь в покое мои туфли! Я тебя убью… задушу! – пыхтел турок, продолжая размахивать перед носом Роджера кинжалом.
– Айи! Айи! Айи! Его туфли! Его туфли! – хором визжали женщины, неподвижно восседая на подушках.
Не без труда избежав колотой раны, я оттащил Роджера от вожделенных помпонов и увел его вместе с Писуном и Рвоткиным на веранду. Затем я открыл раздвижные стеклянные двери и запер барашка в столовой в качестве временной меры, пока я буду врачевать душевные раны старого турка. Мать с нервной улыбкой бодро кивала на все, что я говорил, не понимая при этом ни слова, и все пыталась хоть немного отчиститься, но у нее это плохо получалось, поскольку шоколадный торт в этот раз удался ей на славу и по размерам, и по вязкости, крем из него так и сочился, а она, валясь на спину, въехала локтем в самую середину торта. В конце концов мне удалось успокоить старика. Пока мать переодевалась наверху, я наливал бренди турку и его трем женам. При этом я не скупился, и к тому моменту, когда мать вернулась, по крайней мере из-под одной чадры раздавалось слабое икание, а нос у турка сделался пунцовым.
– Ваша сестра… не знаю, как сказать… само волшебство… она послана небом. Первый раз вижу такую девушку, – говорил турок, с готовностью протягивая свой бокал. – У меня, как видите, три жены, но ваша сестра что-то особенное.
– Что он сказал? – спросила меня мать, с тревогой поглядывая на кинжал. Я ей перевел.
– Отвратительный старик, – прореагировала она. – Марго следовало быть благоразумнее.
Турок осушил бокал и снова протянул, компанейски нам улыбаясь.
– Простоватая у вас служанка, – сказал он, показав пальцем на мать. – Совсем не говорит по-гречески.
– Что он сказал? – спросила мать.
Я добросовестно перевел.
– Наглец! – возмутилась мать. – Ну, я Марго покажу. Объясни ему, кто я.
Я объяснил, и реакция турка превзошла все ожидания. Он с воплем вскочил, схватил ее за руки и стал покрывать поцелуями. А затем, продолжая их удерживать, как в тисках, и заглядывая ей в глаза, пропел так, что задрожали усы:
– Вы мать моего Цветущего Миндаля!
– Что он сказал? – спросила она дрожащим голосом.
Но прежде чем я успел перевести, турок что-то гаркнул своим женам, и те, впервые оживившись, повскакали со своих подушек, подбежали к матери и, откинув чадру, принялись с необыкновенным подобострастием целовать ей руки.