«Где лежишь ты, Иван? В какой миг той огромной войны упал ты и почему рядом не было меня? Ведь прежде мы всегда были рядом…»
Чабан начал рыть первый колодец по просьбе отца, рядом с родительским домом. С точки зрения знатоков, место он выбрал неудачное — высокое, на пригорке. Но отсюда они любили скатываться с братом на санках. И Петр заупрямился: здесь построю криницу, доберусь, докопаюсь обязательно до воды; клянусь, Ваня…
Он в который раз поймал себя на мысли: всякое послевоенное дело начиналось у него теперь с обращения к брату, к другим погибшим товарищам — Михаилу Федорюку, Николаю Комерзану, Василию Мититюку… Петр как бы заручался их поддержкой, одобрением предстоящей работы и лишь тогда брался за нее, да так, что казалось — выкладывается за всех тех, не пришедших.
Метр за метром углублялся он в землю. Выворачивал тяжелые камни, с любопытством всматриваясь в их запотевшие от столетнего холода бока; плотный грунт рвал взрывчаткой. Только на двадцать четвертом метре, через полгода после начала работы, наконец пошла вода. И все это время Иван Бурлака не шел из памяти.
Так пусть же и будет криница памятником брату, и тем бойцам, что легли у безымянного ручья в Восточной Пруссии, так и не утолив жажды, и тем, кто не вернулся в Росошаны. Семеро Бурлаков, четверо Комерзанов, восемь Мельников, трое Федорюков… Поставлю шестьдесят семь колодцев. Вода для солдата в жарком бою — все. Вы бы поняли меня, хлопцы…
Вот так и началась эта работа.
Вечерами Петр Антонович ставил в гараж трактор, наскоро ужинал и уходил из дома. В воскресенье начинал с утра. Марья Поликарповна говорила мужу:
— Иди, Петя, коль задумал. Поостерегись только…
Стояло жаркое лето. Чабан строил колодец в честь погибшего в двадцать лет Михаила Федорюка. Строил в поле, неподалеку от села. Место приглядел еще по весне, когда пахал здесь. Присматривался, прикидывал. Рассуждал: люди наработаются, где пыль им смыть, жажду утолить? До следующей криницы далеко, а я поближе поставлю. У воды и отдыхается и думается хорошо. Тут и о делах текущих потолковать можно — лето обещают засушливое, трудное, есть над чем всем голову поломать. Опять же Михаила вспомнят. Веселый, работящий хлопец был…
На четвертом метре бур заскрежетал о камни — их вытащили с ребятами, на шестом стал слегка сыпаться песок. Петр Антонович крикнул наверх: «Который час?» — и тут почувствовал, как ноги его намертво сдавило холодной тяжестью: сыпун! Он кашлянул для успокоения и попытался шевельнуться — песку сразу же прибавилось. Студеные тиски, словно бы подтягиваемые какой-то равнодушной силой, сжали теперь и колени. Стало душно, захотелось пить.
«Может, и тебя, Михаил Федорюк, мучила жажда в последнем твоем бою…»
Сейчас будет третий прыжок песка — к груди, горлу; тогда — все. Но не сделано и половины задуманного. Нет, надо выбраться. Ведь он и выжил у того ручья в сорок четвертом, чтобы память о хлопцах не ушла водой в песок, а через него, Петра Чабана, передалась другим, кто их не знал. Надо выбраться…
Наверху вспыхивали фонарики, звучали тревожные голоса. Чабан ухватился за веревку, обвязался. Ребята потянули — раз, другой: «Держись крепче, Антоныч!» Нехотя отпускал его сыпун. Долго возились парни. Сапог с правой ноги песок оставил у себя — в залог: чтобы вернулся колодезник.
Петр Антонович вернулся к работе на следующий день.
Сегодня Чабан — мастер каких поискать, с многолетним опытом. Знает, как одолеть плывун или сыпун, когда ждать первый водоносный слой. Уяснил давно, где сподручнее камнем укрепить колодезные стены, где бревнами, а где лучше спустить бетонные кольца или трубу. Благо, было и есть у кого учиться в Росошанах, да и в других селах их Кельменецкого района. Мы с первым секретарем райкома партии Василием Кирилловичем Панасюком многие версты исколесили по этим удивительным землям и красивых криниц — резных, разноцветных, с вкусной бодрящей водой — видели немало.
В полях, у асфальтовых трасс, на проселочных перепутьях стояли колодцы Ивана Горбатюка, Николая Мунтяна, Петра Дячука, других талантливых мастеров, чьи имена за давностью ушли из памяти нашего поспешного времени. Но вода — вот она, осталась. Осталось и мастерство, перетекающее живыми струями от старших к молодым.
Вдруг вспомнилась мысль древнегреческого мудреца Фалеса: все сущее возникло из воды. Конечно, это не так. Но почему, утолив жажду, мы так долго всматривались в неподвижную колодезную глубину? Взрослые люди, словно разгадки какой ждали в терпеливом молчании…