— Погоди! Еще потолкуем! Тебе кто-то нервы подпортил?
— Кроме вас, некому. Жаль, не знала раньше поганенькой душонки!
Толстые губы Семена дрожали и кривились.
— Значит, обманывала? Столько годов за нос водила! Говори прямо!
— Сама обманулась.
— Вот это — правда: тот воробей не летает к тебе! — Семен расхохотался ей в лицо. — Нашел воробьиху в своей деревне!
— Уходите… Уходите прочь! — крикнула Вера, не выдержав, побежала в соседний квартал, где работали колхозницы.
Ее настигли злые слова:
— А задатки брать ловкая!..
Это он про отрез шевиота! Зачем, зачем она приняла ту тряпку? Считала за подарок! А оказалось — «задаток»! Словно при покупке лошади! Выбросить… Сегодня же выбросить вон…. Нет, лучше отослать с Кузьминичной. А голубое платье — в печку. Письма — тоже.
За спиной послышались настигающие шаги и шумное дыхание разъяренного человека, готового смять всех, кто окажется на пути, и Вера окликнула женщин, уже уходивших домой. Одна остановилась, поджидая ее. По клетчатому платку девушка узнала Скрипунову. Завтра Фекла разнесет молву по всему селу. Ну и пусть!.. Это даже к лучшему.
Вера боязливо оглянулась. Теперь ее никто уже не настигал. Семен, покачиваясь, брел к выходу из сада; время от времени останавливался, потрясал кулаками и выкрикивал такие грязные ругательства, что девушка, опустив голову, зажимала уши.
Студеный ветер обрывал с деревьев ржавые листья и бросал вдогонку крикуну, будто спешил засыпать его следы.
Глухо шумел опустевший сад. Пройдет еще один ненастный день, промелькнут последние листья, и ветер засвистит в голых ветвях.
На душе у Веры было пусто и холодно…
В конце квартала стояла Фекла. О чем-то надо рассказать ей. О плане работы? Но об этом можно и утром. Зря остановила ее.
— Нам тут работушки осталось толечко на один денек, — заговорила Скрипунова. — Завтра к вечерку со всем управимся.
— Вот и хорошо!
— А я с малых лет привыкла все делать по-хорошему. И пусть Тимофеич не беспокоится там, не тревожит своего сердечушка…
— Пойдемте вместе. Вдвоем веселее.
— До бригады?! — деланно удивилась Фекла. — А я думала, покипятитесь да помиритесь. С кем не бывает такого? Семен-то Сергеевич ведь пособлять тебе пришел. Думала, поворкуете в саду…
— Не говорите чего не следует. Нужен он мне, как здоровому костыль! — попробовала Вера обрезать говорливую спутницу, но это было не так-то легко сделать.
— Ты меня послушай, миленькая. Послушай, — продолжала Фекла. — Я не как-нибудь, а с пеленок знаю тебя, с первых твоих деньков, и желаю тебе одного добра. О себе, девунюшка, подумай. Я худого не скажу. Только ты запомни: перестарок парни обегают. А нынче женихи-то нарасхват.
Вера отшатнулась от нее.
— Как язык у вас поворачивается такое говорить? Я даже никогда в мыслях…
— Не обманывай, Трофимовна, ни себя, ни меня, — не унималась Скрипунова. — Дело житейское. Всякой девушке приходит пора стать бабой. А у меня, Трофимовна, глаз-то вострый…
Невольно шевельнулись плечи. «Трофимовна»… Зачем Фекла стала называть ее только по отчеству? Зачем подчеркивает, что среди девок Вера уже не молоденькая?
Привязчивой спутнице сказала:
— Мне даже слышать смешно…
— Ой, нет! Нет! — замахала руками Скрипунова. — Не прикидывайся, Трофимовна! Не прикидывайся. Я,девуня, по себе сужу…
— Фекла Силантьевна! Хватит об этом. Не надо. Ни одного слова…
Казалось, что девушка вот-вот расплачется, и Скрипунова умолкла. Это было так необычно, что она сама подивилась своему молчанию.
Черные лохматые тучи проносились низко над деревьями. Ветер усиливался и со свистом раскачивал голые ветки.
От холодного, пронизывающего ветра хмель быстро прошел, но оставил в голове сверлящую боль, и Семен, угрюмый и злой, твердо шагал по дороге. Земля охала под его тяжелыми, подкованными каблуками.
«Ломака!.. А если хорошенько приглядеться, то ничего в ней завлекательного нет. И не стоило думать о ней так долго! Зря давал нагрузку мозгам! Письма писал понапрасну. Время терял… Ведь попадались девки на лицо красивые, характером покладистые… А эта задается…»
Стараясь успокоить себя, он начал припоминать о Вере то плохое, что успел услышать по возвращении домой: «Правду говорят — в отца уродилась: перед всеми ершится. Ей — слово, она — десять. Не девка, а жабрей[2]: голой рукой тронешь — уколешься».
Сырые сумерки наваливались на землю, дорога стала теряться в темноте, и Семен убавил шаг.