предпоследний день, припугнув разводом, Капа зауезжает к матери. Тыдыев встревожился, на вокзал и долго уговаривал Капу вернутьк нему в гостиницу.
А дома он стал допытываться — что же толкнуло жену на обман, почему она не сказала, что у нее растет сын? Капитолину передернуло.
— Боялась, что ты меня… бросишь, — повинилась она.
Правду ли говорит? Ведь сама уже собиралась оставить его. Вовка может перетянуть к себе. Она — мать!
И Тыдыев спросил, сколько лет сыну.
—не считала, — вскинула голову Капа, разгадав мужа. — Вовка — мамкин. Ха-ха! Она и деньги получает.
— Алименты? А… кто отец? Где живет?
— Ну как тебе охота — про все это?.. Душу выматываешь!.. Никаких нет алиментов. От государства получаем. Понятно? Матери-одиночке полагается…
— Ты… одиночка! А я не живой, что ли? Худо сказала! Совсем худо!..
Он задумался: у Вовки нет отца. И вспоминать о нем Капа как будто не хочет. Жизнь может пойти по-хорошему. А его, Колбака Тыдыева, жена еще не знает. В его груди хватит тепла для парнишки. Он будет говорить о нем: «Мой балам». Если… если, все правда. Но пусть никто, никакой другой мужчина не смеет называть мальчика своим. Никто и никогда! Парнишка, она говорит, черноглазый? Хорошо! Волосы светленькие?! Ну, что же… может, потемнеют, когда подрастет. А то и так ладно. У сестренки Чечек тоже волосы не совсем черные…
Вскоре Тыдыев возобновил разговор, попросил метрики.
— Там они, — кивнула Капа в сторону Луговатки. — Я же говорю: мамкин сын. И мамка на Вовку получает деньги…
Вот уж этого совсем нельзя терпеть. Это большой обман!
И Тыдыев стал настаивать на поездке в Луговатку. Капа отговаривала: лучше съездить летом, по хорошей погоде. Она боялась, что муж пойдет в сельсовет и заявит, что нет больше матери-одиночки. Тогда бабушка выкинет Вовку. Придется брать парнишку к себе, а от этого жизнь может испортиться. «Сейчас Колбак говорит: «балам», «балам», а рассердится на что-нибудь — начнет попрекать «безотцовщиной». Знаю я их, мужиков! Сердца у них ненадолго хватает. А мамка обратно Вовку не примет: неинтересно без пособия-то!»
В мае Тыдыев объявил, что не согласен дальше откладывать поездку. Он готов поехать даже один. И Капитолине пришлось уступить.
В Луговатке он сразу же потребовал метрики. Пока вчитывался в каждую строчку, Акулина Селиверстовна, мать Капы, поджав синеватые губы, следила за ним раздосадованными глазами. Она злилась на дочь за то, что та нежданно-негаданно заявилась с мужем. Шила в мешке не утаишь. Соседи видели — по всей деревне разнесется: «Капка замужем!» До сельсовета слух дойдет, и тогда считай пособие пропавшим! Перестанут платить по доверенности. Жалко… Да еще, того и жди, прицепятся: почему сразу не сказали? Столько месяцев получали незаконно! В суд могут подать…
В метриках: «Кондрашов Владимир». И все. Отчества нет. У Тыдыева отлегло от сердца. Капа говорила правду — отца забыла. Все хорошо! Колбак подозвал жену, провел пальцем по пустой строке:
— Вот тут надо написать: Колбакович. А сюда добавить: Тыдыев. Кондрашов-Тыдыев.
—же тебе говорила!.. — подхватила Капа. — Можно. Место чистое!
— В сельсовет пойдете? — шевельнула побелевшими Губами Акулина Селиверстовна. — Ну и отвечайте сами за все! И забирайте своего Вовку! Даровых нянек нету для него…
Ее никто не слушал. Капа через огород побежала к лужайке, где играли дети:
— Сыночка!.. Золотко!..
Тыдыев шел за ней.
…Сегодня Акулина Селиверстовна пригласила родственников на блины. Первым примчался на новеньком мотоцикле Герасим Матвеевич, старший брат Капы. Увидев Бабкина у ворот, объяснил:
— Заехал позавтракать. Сестру поздравить. — И стал зазывать: —Ты заходи, Васютка, заходи.
У крыльца им повстречался черноглазый мальчуган со светлыми кудряшками на круглой голове. Он держал в руках кулек — первый в жизни дорогой подарок! К нему сбежались друзья — мальчуганы и девчушки, и он стал оделять всех конфетами: