– И давно у вас эти ощущения?
– Да не знаю. Уже несколько месяцев – то нападает, то проходит.
Кречета прошиб пот. Вдруг показалось: он только тело, сосуд, почти лишенный содержимого, и вот он во власти этого человека, который сейчас его проверит и решит, стоит ли возвращать его в мир.
– Сколько вам лет? – спросил врач и приготовился записывать.
– Двадцать пять. Нет, уже двадцать шесть, – сказал Кречет.
– Род занятий?
Кречет на минуту задумался. Обливаешься холодным потом, а внутри, в самой глубине, затаилось что-то мирное, теплое. Сон. Большие всего на свете хочется спать, но если вернуться в гостиницу и лечь, ни за что не уснешь.
– У нас с отцом ферма, – сказал он.
Врач что-то ему говорил. Кречет близко видел его темные глаза – такие живые, ясные, добрые. У него сильно забилось сердце.
– Почему вы так нервничаете? – спросил врач.
– Разве я нервничаю?
– Вы очень нервный молодой человек.
Иногда он мимоходом замечал себя в зеркалах, в витринах магазинов – там отражался некто худощавый стройный, походка небрежная, очень светлые волосы – кажется, таким белобрысым может быть только совершенный идиот. С чего этот тип взял, что он нервный?
– Никогда не считал себя нервным, как раз наоборот.
– А между тем… вот сейчас у вас сильное сердцебиение.
Кречет улыбнулся, словно врач хитро провел его и приходится признать себя побежденным.
– Наверно, я волнуюсь оттого, что попал к вам сюда, – сказал он.
– У кого вы обычно лечитесь?
– Ни у кого.
– Но вы обращаетесь к кому-нибудь за советами?
Проверяете иногда свое здоровье?
– Нет.
– Уж наверно, кого-нибудь в вашей семье наблюдает постоянный врач?
Кречету совсем не хотелось называть фамилию, знаменитую на весь Гамильтон. Он промолчал.
– Я хотел бы взять у вас кровь на анализ.
– Прекрасно.
Быть может, боль его отвлечет. Он смотрел, как входит в руку игла, смотрел, как столбиком поднимается в стеклянной трубке кровь, и не мог оторваться. На лбу и на верхней губе у него каплями проступил пот.
– Фу, черт, – пробормотал он.
Врач вытащил иглу. За толстыми стеклами очков блеснули его глаза.
– Вы не шелохнулись, – сказал он, словно хотел польстить Кречету.
– Не хотел, чтоб игла выскочила, – ответил Кречет, как будто надо было оправдываться.
Врач повернулся к нему спиной. В открытом шкафчике над небольшой раковиной умывальника что-то блеснуло – какие-то медицинские инструменты. Любопытно, как бы понравилось этому медику, если бы взять да и пропороть его одной из этих штучек и выпустить всю кровь.
– Есть у вас история болезни? Чем вы переболели в детстве?
Врач уже снова сидел за столом и писал. Конечно же, никто никогда больше не заглянет в эту писанину, а все-таки приходится сидеть смирно и отвечать на вопросы; сердце Кречета гулко стучало, он был зол и разочарован.
– Чем болели ваши родители? И их родители?
– Про тех я ничего не знаю. Мать у меня здоровая. Она никогда в жизни не лежала в больнице, вот только когда я родился…
– А отец?
Кречет в недоумении уставился на врача. Не сразу сообразил, что тот спрашивает о Ревире.
– Он здоров. Никогда не слыхал, чтоб он на что-нибудь жаловался, и к докторам он не ходит.
Врач кивнул, негромко сказал:
– Понятно.
Кречет прибавил:
– Для своих лет он вполне здоровый человек.
– А сколько лет вашему отцу?
От врача Кречет пошел в аптеку и получил по рецепту лекарство. Открыл пластмассовый пузырек, заглянул: мелкие желтые шарики.
Очень хотелось есть, он зашел в ресторан, но, едва переступил порог, понял, что не сможет проглотить ни куска. Подошла женщина с высоко взбитыми рыжими волосами, прижимая к груди пачку меню.
– Нет, не беспокойтесь, – нетвердым голосом выговорил Кречет.
Он вышел на улицу. Напротив торчала какая-то статуя: генерал на коне; не поймешь, из чего вылеплены человек и лошадь, так обезобразила статую городская грязь и копоть. Кречет прошел в будку автомата и позвонил своему поверенному, но не застал его; оказалось, законник забирает из чистки наряды своей супруги. Кречет попросил секретаршу записать, что он придет в контору завтра в десять утра. Потом отправился в кино.
Кинотеатр был за углом, неподалеку от докторова дома. На этой боковой улочке не осталось никаких красок: от фабрик, что стояли ниже, у реки, наносило сажу и копоть, некогда белый полотняный шатер, на котором налеплена была надпись черными буквами, стал серым и шершавым. Кречет, спотыкаясь, пробирался по проходу, глаза его уже прикованы были к экрану, где двое о чем-то непонятно спорили. Зрителей раз-два и обчелся. Кречет сел, под ногой зашуршала мятая бумага. Кресло оказалось обшарпанное, зато удобное.