Подзадоривая Веру, Катя запела с шутливой требовательностью:
И Вера закружилась быстрее прежнего. Никогда она не плясала с таким огоньком и с такой удивительной лёгкостью и плавностью, как сейчас. И подруги смотрели на неё восторженными глазами: перепляшет парня! Вот уже скоро. Вот ещё немного. Ещё…
Но в это время, заглянув в печь, Лиза крикнула истошным голосом, чтобы переполошить всех:
— Ой!.. Варево-то поплыло!..
Гутя пропустила такт, ударила невпопад и бросила заслонку на лавку.
— Всю обедню испортила! — упрекнула подругу. — Вася в своей деревне с ребятами будет смеяться: «В «Колоске» худые плясуньи!..»
Катя, держа ухват, подбежала к печи. Вера, недовольная тем, что ей не дали наплясаться, уколола Скрипунову недоброй усмешкой.
— Я думала, тебе мышонка за кофту сунули! Гаркнула во всё горло! Не надорвалась, случаем?
— За тебя боялась — как бы сердечушко не зашлось да не лопнуло.
— Зря помешала! Верка упарила бы Васю, как миленького! Сошёл бы с круга, запросил бы пить.
— Закаялся бы с нами плясать… Уж это факт!
— На всю бы жизнь, небось, запомнил.
Засветив лампу, девушки накрывали стол. Вася, отойдя в сторонку, следил за Верой. Тесноватый синий свитер плотно прилегал к её груди, обтягивая покатые плечи, красивую белую шею. Его мать любит таких, быстрых на ногу, весёлых и хлопотливых…
Чашек не хватило. Васе с Гутей и Верой пришлось хлебать из одной. Все трое сидели на короткой скамье: девушки по краям, парень — в середине. Вася не замечал случайных прикосновений Гути. Зато приятная теплота плеча второй соседки пробуждала в его груди жаркий трепет, и он, забывая обо всём, не поддерживал разговора, на вопросы отвечал невпопад.
Ему наперебой подвигали хлеб. Он брал маленькие ломтики то от одного калача, то от другого, но жевал нехотя: этот кислый, а этот пресный. Верин хлеб вкусней всего! Белый, в меру уквашенный, мягкий, как пух, корочка тонкая, слегка похрустывает… Никогда не ел такого!
Кто его стряпал? Может, она сама? Конечно. Успела всему научиться по домашности…
Все хвалили мясо зайца, смеялись, — не зря косого прозвали «культурным»!
Вдруг Лиза шумно вздохнула:
— А нас ведь давно ищут!.. Наверно, всю деревню всполошили. Твой-то отец, Верка, больше всех панику бьёт. И свёкор тоже с ума сходит…
«У неё… кто-то есть?!. — Отстранившись, Вася присмотрелся к своей соседке. — А косы девичьи… Как же так?..»
Вера злилась на подруг. Языки у них чешутся, что ли?
— Вот новость — у девки свёкра сыскали! — мотнула она головой. — Смешные!..
— Дома подумают, что мы на полевой стан ушли, и успокоятся, — сказала Гутя, спеша отвести разговор от Веры.
— Не-ет, — снова вздохнула Лиза, — моя мамка всё равно глазонек не сомкнёт. Что-то надо придумать. Весточку бы подать…
Вася сухо напомнил о поговорке — «Утро вечера мудренее» и, встав из-за стола, начал молча обтирать тряпкой отпотевшее ружьё.
— Нечего хныкать! — упрекнула Вера подруг и тоже встала из-за стола. — Дома понимают — мы не маленькие…
— Никто и не хнычет. Я молчу. Всегда молчу, — обиделась Лиза. — А ты больно говорливая!..
Проснулась Вера от того, что у неё озябли плечи. Она хотела укутаться потеплее, но, открыв глаза, увидела, что в избушке светло; села, поправила волосы и, одёрнув юбку, спрыгнула на пол. Сено, на котором спал Вася, было сдвинуто под лавку. На шестке лежали сухие дрова. Ни стёганки, ни маскировочного халата, ни ружья не было.
Девушка подбежала к заледеневшему окну. Половина его была засыпана снегом, а по верхним стёклам мороз раскинул замысловатые узоры. Что происходит на дворе— не видно. Но рама, поставленная неплотно, дрожит, и где-то на крыше стучит полуоторванная доска. Значит, буран не унимается.
«Зачем же он в такую непогоду отправился на охоту? Вот беспокойный!.. Мы ведь могли бы и без мяса обойтись. Вон хлеб остался…»
На столе, рядом с ломтиками калачей, белела бумажка. Там было несколько слов:
«Я пошёл в ваше село. Днюйте здесь. К вечеру вернусь».
Внизу шутливая подпись: «Домовой».
Буквы широкие, угловатые. Этот нелёгкий почерк не спутаешь ни с каким другим. Интересно, как Вася пишет? Как держит карандаш непривычным к этому безымянным пальцем?..