Играл Фежи долго, но женщины не появлялись. Деревня ложилась спать полуголодной, и, очевидно, людям было не до танцев.
Фежи внезапно провел пальцами по всем восьми струнам ликембе и резко оборвал песню. Потом, довольный, рассмеялся и протянул инструмент мне. Надо было как-то выйти из затруднительного положения, и я дал понять, что предпочитаю «сыграть» на своем инструменте. Жестом пригласил Фежи в машину, усадил на переднее сиденье и… включил транзистор.
Длинные волны были заполнены разговорами на непонятных языках. На средних же я тотчас поймал развлекательную африканскую программу — рассчитанные на местный вкус песенки, которые без устали транслируют ближние радиостанции. В Восточной Африке еще несколько лет назад такая музыка получила название «конгос». В ней много криков, назойливого перезвона гитар и завываний саксофонов.
Фежи слушал минут пять, потом начал ерзать на сиденье и, взявшись за ликембе, принялся наигрывать собственную мелодию. Я настроил приемник на английские блюзы, потом на понравившегося мне французского шансонье. Но всякий раз Фежи принимался заглушать их собственным музицированием.
Мне стало интересно. Я устроил транзистор на коленях у пигмея, переключил на короткие волны и, положив его палец на колесико настройки, показал, как надо обращаться с приемником.
Сначала ему доставляло удовольствие бесцельно вертеть колесико, извлекая из транзистора какофонию рыков и киска. Потом Фежи замедлил темп и, настраивая приемник на музыкальную передачу, стал слушать более внимательно. Современные симфонисты, «Хабанера» Бизе и джазовой обработке, исполненная по-французски песенки из «Человека-амфибии» и «Венгерские танцы» Брамса не привлекли внимания лесного музыканта. А вот псалмы он слушал довольно долго. Когда же они кончились, Фежи вновь принялся вертеть колесико настройки. Остановился он, лишь когда из приемника донеслись звуки хора — стройного, многоголосого. Передавали какую-то ораторию. Она исполнялась минут двадцать, и все это время Фежи сидел не шелохнувшись, широко открыв глаза и крепко прижав к груди сложенные крест-накрест руки. Он не очнулся даже тогда, когда музыка кончилась и заговорил диктор. Передача шла на языке африкаанс. Я понял, что радио Йоханнесбурга транслирует оратории Генделя. Оказывается, мы слушали «Мессию». За ней последовали аккорды из «Иуды Макковея». Фежи посмотрел на меня, радостно улыбнулся и вновь погрузился в мир звуков.
Что привлекло этого маленького лесного музыканта в ораториях великого немца? Покорила ли его монументальность музыки или, может быть, в генделевском хоре он нашел что-то общее с хорами пигмеев, которые сопровождают разыгрываемые у костра мифы и легенды? Или такова сила подлинного искусства, искусства поистине общечеловеческого?
Когда приезжаешь в деревню к пигмеям на полчаса, чтобы сделать пару мимолетных фотографий, или даже когда незваным гостем проводишь среди них несколько дней, трудно заметить признаки «пигмейской культуры». В глаза бросается бедность, в которой многие, к сожалению, видят «экзотику» бытия этих самых низкорослых людей нашей планеты. Но серьезные исследователи, проведшие в обществе пигмеев не один год, пишут о неповторимых по своей поэтичности мифах и легендах пигмеев, об их врожденном чувстве ритма и тонком юморе.
Во время первого всемирного фестиваля афро-негритянского искусства в Дакаре я познакомился с браззавильским художником Пьером Лода, основоположником знаменитой школы живописи «Пото-Пото». Пьер водил меня по лабиринтам выставки, хвалил одно, ругал другое, доказывал, немного повторяя Л. Сенгора[4], «врожденную артистичность» африканцев. Потом остановился у обшитого холстом стенда, обвешанного яркими акварелями своих последователей:
— Вот доказательство. Знаете ли вы, что своим возникновением «Пото-Пото» обязано пигмеям — самому дикому и отсталому народу Африки, народу, где каждый— артист и художник? — спросил он. — Как-то один из молодых живописцев совершенно случайно принес в мою студию изделия, найденные им в пигмейской деревне. Это были украшенные резьбой рога, примитивные рисунки на коре. Стиль их работы был прост и одновременно столь выразителен, что подкупил нас, заставил заинтересоваться искусством пигмеев, перенять их манеру. У этих маленьких людей врожденный дар к рисованию, к украшению мест своего обитания…
И вот теперь уже второй час, не шелохнувшись, пигмей сидит у меня в машине и слушает Генделя. Причем слушает не потому, что приемник был просто настроен на эту волну, а собственноручно отыскав звуки классической оратории в какофонии звуков в эфире, явно отдав ей предпочтение перед всем прочим…
Из деревни мы вышли, растянувшись длинной цепочкой: впереди Аамили, за ним я, Фежи и женщины. Я было отказался от копья и лука, которые вручил мне Фежи, ссылаясь на то, что мои руки и плечи и без того увешаны фото- и кинокамерами, но охотники запротестовали. Наверное, мое появление на охотничьей тропе без оружия подрывало не только мой, но и их мужской авторитет в глазах женщин. Фежи вызвался нести часть аппаратов, а мне дал лук, колчан и тяжелое копье, которое почему-то беспрерывно норовило попасть мне между ног.
Женщины — их было больше двадцати — шли на почтительном расстоянии. В охоте разрешается участвовать лишь взрослым женщинам, прошедшим обряд дефлорации[5] и украсившим по этому случаю свое тело татуировкой. Обычно это просто бесцветные полосы на лбу и кресты на щеках и груди. Сегодня по случаю охоты в надрезы была втерта синяя краска. У каждой на плече висела плетеная сумка, в которую по пути женщины собирали ягоды, коренья, насекомых. У двух к спине были привязаны четырех-, пятилетние мальчишки. Хоть со спины матери, но они уже приобщаются к великому искусству охоты.
Шли по звериной тропе — об этом говорили и следы, и множество навозных куч. Но вместо того чтобы обойти их стороной, Аамили первым, а за ним и все остальные месили помет. Таков один из способов замести собственные следы, не оставить на тропе своего, человеческого запаха. Зато казавшиеся мне ничем не примечательными места Аамили старательно обходил, сворачивая в лес, а за ним с тропы сходили и все остальные. Вначале я решил, что это случайность, и уверенно пошел прямо, но сильные руки идущего сзади мгновенно оттащили меня в сторону. Фежи недовольно покачал головой и молча указал вверх. На толстой ветви, нависшей метрах в тридцати над тропинкой, было подвешено бревно с копьем. От него вниз спускалась тонкая лиана, ничем не отличавшаяся от других таких же лиан. Она пересекала дорогу и была привязана к дереву, росшему на другой стороне тропы. Стоит задеть за такую лиану, чтобы копье вместе с бревном потеряло равновесие и пронзило жертву. Для того чтобы погибла не очень крупная дичь (за которую может сойти и человек), достаточно лишь одной царапины. Копье, как правило, отравлено, а яды пигмеев, добываемые из трупов грызунов, действуют безотказно.
Не всякий раз, когда Лугупе сходил с тропы, я мог обнаружить силки и ловушки. Однако по тому, сколько раз он это делал, можно судить о том, что ходить здесь без провожатого равносильно самоубийству. «Насыщенность» леса смертоносными сооружениями необычайно велика, и в этом, кстати, одна из причин того, что банту боятся леса и редко отваживаются углубляться в пигмейские районы без сопровождения маленьких лесных жителей.
Тропа начала спускаться вниз, в долину. Лес сделался светлее, появился подлесок, и вскоре обвешанные мхами исполинские деревья сменились густыми зарослями злаков пеннисетума и андропогона. Иногда из-под ног Аамили вырывались стайки рябых цесарок. Мужчины мгновенно натягивали луки, но всякий раз птицы, беспорядочно хлопая крыльями и кудахча, успевали скрыться в высокой траве. Только однажды стрела настигла жертву. Охотники прошли мимо трепещущей птицы, даже не взглянув на нее. Их дело было сделано. Женщины должны подобрать дичь, на ходу ощипать ее и выпотрошить.
4
Л. Сенгор — один из крупнейших поэтов современной Африки, президент Республики Сенегал. Он один из создателей теории «негритюд», которая, в частности, отмечает у африканцев такие черты, как эмоциональность, артистичность, чувство ритма, в противоположность представителям белой расы, которым якобы свойственны техницизм, рационализм и т. п.
5
Обряд дефлорации — ритуальная операция у многих африканских племен, приводящая к нарушению целостной девственной плевы.