— Ясное море, — выразил я восхищение и одобрение этаким сногсшибательным творчеством.
— Тоже живая! Как и наши миры! Как же это? Машины тоже теперь оживают? Ты и дома у себя так комиссаришь? — посыпались на меня междометия и вопросы.
— Только когда в гостях, — начал я отнекиваться. — Дома мне всё больше ухи крутят или ремешком по заднице стегают. Поэтому редко когда хулиганю.
Образ улыбнулась и продолжила наше знакомство и обучение:
— Какие ещё есть вопросы? Может, пожелания? Или сообщения?
— Сколько сейчас в вашей грозди пришлых и отшельников? Кроме меня, разумеется, — вспомнил я желание узнать подробности о юродивых старцах.
— Около двадцати. Точно сказать не могу. Некоторые бесследно исчезают, некоторые ассимилируются, другие, достигнув определённого понимания, убывают с планет минуя этот адресатор.
Ваши планеты считаются наиболее сложными для достижения высших ступеней, так называемого, просветления.
— Знать бы ещё, что такое ассимиляция, но обойдусь и просветлением, — буркнул я и продолжил: — Деды, ну спросите что-нибудь. Тётеньку зря, что ли, побеспокоили и заставили нарядиться?
— Робеем мы. Чай, впервой с таким знаемся. После, как-нибудь. Потом, — начали посыпать головы дустом старики-разбойники.
— А чем легенда о Катализаторе заканчивается? Он домой-то вернётся? Может, пусть у нас обживается, а не мотается где ни попадя? — нашёлся один умник с неизвестного рода-парохода.
— Он убывает с планеты. Вернее, из грозди ваших миров, но возвращается домой или нет – неизвестно. По теории вероятности, это практически невозможно. Не хочу внушать каких-либо надежд или отчаянья, но существует особый закон вселенной, который не могу вам озвучить. Именно в нём заключается главный принцип устройства вселенной.
— «ННН», что ли? — брякнул я, позабыв, что это секретные «н».
— Называется по-разному, в том числе и так, — подтвердила ЭВМ, вполне меня обнадёжив.
— Го-ло-ва. И об этом знает! Не зря Головастиком кличут, — снова зашептались бойцы-пенсионеры.
— Спасибо за беседу и работу с портретами. Включите нам, пожалуйста, голографии миров и поднесите их к дедушкам. Пусть активируют символы на стене. Расходимся, казаки! — скомандовал я Образу и Павлам.
— А когда каракули на стене намалюем? — спросил меня Семалийский дед
— Когда сговоритесь, что именно писать, тогда и намалюете, — отмахнулся я.
— Ты культи наши, когда последний раз видел? Что мы ими намалюем? Крестики-нолики?— вступил наш разговор ещё один Павел с неизвестной мировой пропиской.
— Деды, давайте потом, а?.. Нажимаем на свои портреты и выходим. Не страшно, если напутаете. Там вас миры поджидают. Сокроют и воробушков из вас сделают. Или от соседа домой перекинут через затмение, если вдруг что не так. Прощайте!.. Спасибо, ещё раз. Можете выключаться, — попрощался я со всеми разом и вышагнул сквозь мерцавшую единичку в восьмой мир.
После возвращения с общего все-дедовского собрания, пообедал и собрался заснуть в тайной комнате сном вымотавшегося и уставшего от жизни мальчишки, напоследок пригрозив Семалийскому деду:
— Если и сегодня продашь меня в яблочное рабство, не знаю, что тогда со всеми вами сделаю! И с миром, и с тобой. Девять шагов отработал? Выходной!
— А я-то, что? Дрыхни сколько сможешь. Назавтра Калику искать пойдём, а других работ никаких больше нет. Фрукты я и сам по соседям раздам. Глаза на них уже не глядят, — запричитал дед и удалился во двор.
— Яблоки отдай. Отдай… Яблоки… — командовал я, проваливаясь в долгожданный сон без корчившихся бледных мумий и ненавистных румяных плодов, выделявших ядовитый банановый газ.
Калечный Угодник
Проснулся на рассвете, когда красное утро только-только разукрасило всё за окнами в причудливые малиновые и бордовые тона. Попробовал открыть дверь в комнату деда, но что-то не пустило. То ли запер меня Павел, то ли сама дверь, ни с того ни с сего, заклинила. Пришлось, несмотря на ранний час, кликать деда.
— Эй, старикан-великан. Что ещё за за шутки? У меня тут горшка нету. Освободи, пока не обиделся и с детством не увиделся, — прошипел я негромко, понадеявшись на чуткий сон покровителя.
— Что? Уже пора?.. Ось, — закряхтел дед за дверью, а потом громыхнул табуретом или чем-то таким же тяжёлым. — Выходь.
— На кой запирал? — поздоровался я с хозяином и, не дожидаясь объяснений, умчался в июньское утро, прицелившись в маленький домик, сиротливо спрятавшийся за сараем.
— Горазд. Здоров спать по шестнадцать часов кряду, — встретил дед моё облегчившееся величество у самой двери. — Ну как? Отдохнул или ещё зарядишь часов на восемь?