Магнус стал настоящим конунгом, но Астрид так и не дождалась от него благодарности. К Магнусу приехала Альвхильд, его мать, и потребовала называть себя «королевой-матерью». Она хотела стать первой среди женщин при дворе конунга Магнуса.
Говорят, что Астрид с Альвхильд настолько не выносили друг друга, что не могли быть вместе в одном доме.
Альвхильд сделала все, чтобы оболгать Астрид в глазах конунга, и Магнус ей поверил.
А Астрид не хотела сидеть в палатах ниже женщины, которая была у нее в услужении. И чтобы не ссориться с ней, она стала жить в отдельном доме, как во времена конунга Олава.
Сигват пытался образумить Альвхильд:
Астрид оставалась в Норвегии до свадьбы Ульвхильд. И как только ее дочь отдали замуж за Ордульва, старшего сына саксонского герцога, Астрид стала часто уезжать в Швецию. Брак Ульвхильд устроил архиепископ Бременский и Гамбургский, и его поддержал конунг Магнус, но сама Астрид не хотела, чтобы дочь уезжала так далеко. Однако Магнус не прислушался к ее мольбам.
После смерти конунга Магнуса тринадцать зим назад Астрид переехала насовсем в Швецию.
— Я понял, что Эгиль Эмундссон любил Астрид.
— Но на расстоянии. Ведь он был женат.
— Я заметил, что жена несколько раз присылала гонца за Эгилем, пока он был здесь. Но он не поехал домой. Сказал, что от такой болезни еще никто не умирал.
— Она знала о его любви к Астрид. И Эгиль считал, что она была больна от ревности.
— Если они были так дружны все это время, то неудивительно, что жена Эгиля его ревновала.
Во время нашей беседы в палаты принесли пиво. Гуннхильд передала мне чашу.
Я огляделся. В палатах было непривычно тихо и спокойно, лишь по стенам плясали причудливые тени. Я посмотрел на трон, на котором умерла Астрид. Пусто.
Простыни сожгли сегодня утром. Таков был обычай.
Я перекрестился и заметил, что Гуннхильд наблюдает за мной.
— Меня мучает не смерть Астрид, — сказал я. — Дни ее были сочтены. И она успела рассказать почти все, что хотела. Меня мучает то, что она умерла без отпущения грехов в муках совести.
— Это больше вина Рудольфа, чем твоя. Ему не следовало так долго ждать. Но он тут же подскочил к Астрид, как только ей стало плохо, и быстро произнес последнюю молитву и отпущение грехов, когда, мне кажется, она была еще жива.
— Она умерла почти мгновенно.
— Как бы там ни было, тебе не стоит мучить себя. Мне думается, твои слова были правдой, хотя и не стоило говорить их в тот момент. И ты очень устал, Ниал, ведь ты работал почти двое суток без сна. Кроме того, кто может всегда сдерживать себя?
— Спасибо, — только и ответил я.
— Если бы ты только позволил помочь тебе, Ниал! Мне бы очень этого хотелось. Мне кажется, я понимаю твою боль и горечь.
От звука ее голоса я сжался, так много было в нем участия и теплоты.
Я вновь оказался в пучине страданий и боли. Меня захлестывали волны стыда, унижений, растерянности, вины и телесных мук. Я задыхался.
И тут меня обняла теплая рука.
Издалека до меня донесся голос, который звучал сначала едва слышно, а потом все громче и громче.
— Ниал! Ниал! Ниал!
— Да, — ответил я.
— Давай поговорим — как мы говорили раньше.
Гуннхильд прижалась ко мне.
Ее присутствие давало мне надежду выжить. Выжить в стране смерти.
Я сидел по-прежнему с закрытыми глазами, не хотел видеть действительность, не хотел ничего замечать, но я обнял Гуннхильд и стал гладить ее лицо. Я хотел ее как женщину, и она была готова отдаться мне.
Но тут я закричал:
— Нет!
Она с огорчением вздохнула, когда я отпрянул от нее.
И то, что чуть было не произошло, заставило меня вернуться к жизни.
— Я принес слишком много горя близким мне людям. И мне бы не хотелось причинять боль тебе.
— О какой боли ты говоришь?
— Три раза я убивал против своей воли. Я несу людям смерть. Ты хочешь умереть?
— Три раза против своей воли. Тогда ты убивал и по собственной воле. В сражении?
Я с удивлением посмотрел на Гуннхильд:
— Это совсем другое дело.
— Я тебя не понимаю. В битве ты убиваешь людей — и не знаешь, куда направятся их души — в ад или рай. Но это тебя не беспокоит. Зато сейчас ты мучаешь себя из-за нескольких неосторожных слов, сказанных Астрид.
— Гуннхильд, убить воина в сражении совсем другое дело, даже если ты не можешь понять этого. Что же касается Астрид, то все намного хуже, чем ты думаешь. Я понял ее так хорошо, потому что у меня были для этого причины. Я заметил ее ненависть к конунгу, о которой не подозревала даже она сама. Но не мне ее судить. Я сам не сумел простить.
— Ты снова говоришь загадками. Почему ты так хорошо понимал Астрид? О каких причинах ты говоришь? И что ты не сумел простить?
Гуннхильд очень ласково говорила со мной.
Я вздохнул. Правда свернулась драконом в глубине моей души. Сейчас дракон хотел вырваться наружу.
— Я рассказал тебе, что убил Бригиту. И что ее тело викинги выбросили за борт. Я рассказал тебе о пытках, которым меня подвергли. Что они хотели меня заставить сказать им свое имя. И как потом они боялись, что я умру у них на руках. Они считали, что лучше уж меня продать, если ничего не получается с выкупом.
Но перед тем как начать меня пытать, они унизили меня, растоптали мою душу. Они угрожали употребить меня как женщину. И это оказались не пустые угрозы. Они связали меня, и сделали это… один за другим…
Я не мог произнести больше ни слова. На глаза выступили слезы, которые я сдерживал столько лет. Унижение, боль и чувство потери собственного тела, всплыли в моей памяти.
Я старался забыть это, не вспоминать.
И вспомнил лишь в последние дни, когда слушал рассказ королевы Астрид, когда разговаривал с Торой, когда Лохмач бросил мне — «ты так и не простил…»
Гуннхильд сидела в молчании. Затем схватила мою руку и приложила ее к щеке, поцеловала и долго-долго держала в своих ладонях.
— Ты меня не презираешь за это?
— Почему я должна тебя презирать?
— Я не знаю, смогу ли когда-нибудь вновь стать мужчиной.
— О чем ты говоришь?
— Как я могу лечь с женщиной, когда знаю, что значит быть изнасилованным?
Гуннхильд улыбнулась.
— А кого ты собираешься насиловать?
— А что значит вообще насиловать? Бригита по собственной воле отдалась мне, но она была еще так молода. Я взял ее, вторгся в ее жизнь и ее тело. И ей пришлось заплатить за мое удовольствие собственной жизнью. И даже если ты сейчас по собственной воле станешь принадлежать мне, то я все равно стану использовать твое тело. Наши жизни переплелись, и я хочу сказать, что жить со мной будет очень трудно.
Она ничего не сказала и я продолжил:
— Теперь ты понимаешь, что не мне судить Астрид? Я смог простить викингам то, что они превратили меня в раба, но не то, что они взяли меня силой.
Гуннхильд подумала над моими словами и сказала:
— Для женщины все может быть по-другому. Она может получить власть, если станет удовлетворять желание мужчины. И тем не менее, я думаю, ты был прав — Астрид так никогда и не смогла простить конунга. И как только у нее появлялась возможность, она старалась отомстить конунгу, отказывая ему в любви. Она чувствовала к нему жалость, только когда конунг был унижен и раздавлен.
Гуннхильд замолчала, и мне нечего было добавить.
Внезапно она заговорила, не глядя на меня:
— Ты сказал, что нам будет трудно жить вместе. Но может, ты все-таки женишься на мне?
Я был настолько удивлен, что на мгновение потерял дар речи и открыл рот.
— Ты шутишь, Гуннхильд? Ты просишь жениться на тебе твоего же раба?