— Исчезать не исчезал, — дружелюбно ответил доктор. — Но видите ли, Кроуфорд, он работает, когда ему удобно, приходит и уходит. Понимаете, мы все здесь одна дружная семья. Билли Колум был в своем роде художником. Такого человека нельзя подгонять — если вы хотите, чтобы работа была сделана как следует.
— А скажите, доктор, эти ваши уколы не вызывали у него каких-нибудь приступов, не расстраивали его?
— Что вы, вовсе нет. Иногда он принимался петь, уколы позволяли ему чуть-чуть отвлечься. Помогали заснуть ночью и выспаться, а то у него было что-то вроде бессонницы.
— Но хоть ел он нормально?
— Боже милостивый, — вмешался Тим, — ел? Да он обычно был так голоден, что съел бы тело собрата-христианина. Когда Билли был тут, он сметал со стола все подчистую. Дай ему ведро горячей-прегорячей ирландской похлебки — картошка, лук и хороший кусок мяса, — и он готов чуть не ковшом ее хлебать, как одержимый.
Макферсон уставилась на него.
— Вы хотите сказать, молодой человек, он был склонен к обжорству? Доктор, мы можем пройти в ваши комнаты, только мы вдвоем?
— С удовольствием, Кроуфорд.
Когда их хозяева вышли, Тим и Сарсфилд печально поглядели друг на друга. Для этой женщины люди всех классов были равны. Она так же повелевала доктором, как и ими, была с ним столь же безапелляционна и очевидно полагала, что благодаря деньгам ее мужа правил для нее не существует.
— Эта старая баба, — проговорил Сарсфилд, — действует мне на нервы.
— Вот так-то, друг, — ответил Тим. — Но ведь тут она в первый и, возможно, в последний раз. А мне с ней жить день и ночь, и она может остаться в Погмахоне на годы — на годы, понимаешь! Скажи теперь, хотел бы ты поменяться со мной местами?
— Да я лучше уеду в Штаты, как Хуллиган. Но Билли… я знаю, что доктор иногда вкалывает ему какое-то средство из собственных ампул. Может случиться страшное. Я ведь не слышал, чтобы Билли выходил из дому, и даже не хватился его, пока не пошел звать к столу.
— Да зачем столько шуму? — раздраженно спросил Тим. — Он доделал работу и, верно, побежал куда-нибудь пропустить стаканчик. Ты слышал, как доктор записал его в трезвенники? Трезвенник, скажет тоже!
— Слушай, Тим, — убежденно сказал Сарсфилд, — ты же прекрасно знаешь, что Билли так себя не ведет. Если он устал и проголодался, он только и думает, как быстрей наброситься на еду. Говорю же, ты это прекрасно знаешь.
Тим не обращал на него внимания, он рассматривал панели. Работа была сделана хорошо — просто мастерски.
— Будем надеяться, — сказал он наконец, — что Билли не выловят в болоте.
— Ее светлость разрешает тебе курить? — спросил Сарсфилд.
— Что? — проскрежетал Тим. — Разрешает? Я курю, когда хочу и где хочу.
Сарсфилд зажег сигарету и удовлетворенно затянулся, не обращая внимания на приближающиеся голоса.
— Вот, моя дорогая, у вас имеется нужный инструмент, — сказал доктор, входя в комнату, — можете сами послушать легкие этих молодых людей. Они дьявольски много курят, лично я от этой привычки воздерживаюсь. Какие новости, ребята?
— Никаких, — ответил Тим, заметив, что Макферсон сжимает стетоскоп.
— О Господи, — отпрянув, пробормотал Сарсфилд.
— Покажите еще раз, — приказала Макферсон, — где именно ваш пропавший слуга заканчивал работу.
— Да, сейчас, разумеется, — ответил доктор. — Я остановился с ним поговорить и, так сказать, подал ему руку помощи, хотя я-то сам только любитель. Вот здесь, взгляните.
Она кивнула и с наушниками в ушах наклонилась к нижним панелям, стетоскопом очерчивая круг вдоль указанной части стены. Вдруг она остановилась, резко поднялась и развернулась.
— Так, — строго сказала она Тиму Хартигану, — бери-ка стамеску или что там есть и разбивай панель вот здесь, на этом стыке!
Неодобрительно поглядев на нее, Тим склонился над кучей инструментов. Но тут вмешался доктор, по-прежнему любезный, но немного обеспокоенный.
— Но, моя дорогая, это законченная работа. Жалко будет ее разбивать.
Тим бережно передал стамеску и молоток Сарсфилду.
— Именно так, доктор. Жалко будет, если один из ваших работников расстанется с жизнью.
Дождавшись кивка от работодателя, Сарсфилд поднес стамеску к едва заметному стыку и принялся бить молотком, пока равномерный грохот не перешел в треск дерева. Панель разлетелась на куски. Макферсон внимательно следила за действиями Сарфилда.
— Живей, парень, — закричала она, — разбей еще несколько около пола и вытаскивай его. Он там, лежит на спине!
Вновь сумятица, стук молотка, приказания — и Тим сам не заметил, как уже вытаскивал Билли, потерявшего сознание, наружу, на дневной свет — и мастер был спасен.
— Господи милостивый, — сказал доктор, глядя на них с изумлением, — как же он умудрился замуровать себя в стену? Гвозди вбиты снаружи внутрь. Нет, Боже правый, это уж слишком. Как ты себя чувствуешь, Билли?
Макферсон уперлась руками в широкие бока. Она была беспощадна.
— Доктор, вы помогли ему закончить работу? Вы вкалывали ему ваше снадобье?
Билли, безучастно сидевший на полу, медленно приходил в сознание.
— Он приходит в себя, — закричал Сарсфилд.
— Я определенно подал ему руку помощи, — радостно сказал доктор, — этот недуг мог пустить всю тонкую работу насмарку.
— Положите беднягу в постель, — приказала Макферсон Сарсфилду, затем обратилась к доктору, — а потом давайте отдохнем в вашей библиотеке.
— С удовольствием, моя дорогая, — ответил доктор, к которому полностью вернулось хорошее настроение. — Этот легкомысленный народ требует постоянного присмотра.
Тим несколько неуверенно проследовал за господами в библиотеку, радуясь, что успел поставить книги и стаканы на место. Макферсон уселась к камину, положив стетоскоп на стол, в то время как доктор достал эликсир Локса и три — да, три — стакана. Макферсон с удовольствием выпила, очевидно, считая все происшедшее собственной маленькой победой.
— Мой дорогой доктор, — сказала она, — простите, если, разгадывая эту маленькую загадку, я повела себя немного резко. Но людские страдания безмерно меня тревожат. Вот почему я считаю, что средства, имеющиеся в моем распоряжении, нужно использовать для облегчения судеб всего человечества.
— При помощи саго, моя дорогая?
— Это один из способов, для Ирландии — основной. Но речь тут вовсе не об одной пользе для желудка, и не о диете, и даже не о том, что саго полностью изменит национальный пейзаж. Скажем, с распространением саговых плантаций по всей стране в Ирландии появятся новые виды животных…
Доктор захлопал в ладоши.
— Дорогая, это же очаровательно! Я в самом деле восхищен. В те стародавние дни, когда я служил в армии, да, в дни моей юности, мыслями моими целиком владела охота, даже работа стояла на втором месте. Мне никогда не нравилось стрелять в людей — да, черт побери, хоть они негры, хоть кули… но тигры! Ах!
Макферсон еле заметно улыбнулась.
— Что ж, в мои юные годы, когда я занималась изучением саго в диких уголках Суматры и Малазийского полуострова, мне приходилось иметь дело с самыми свирепыми существами. Такими, как азиатский слон, бизон, носорог, медведи разных видов…
— Как это славно!
— Но эти животные вряд ли найдут в Ирландии подходящее пропитание, даже если позволить им поедать людей. С другой стороны, можно будет сюда ввезти некрупных диких зверей. Саговые крысы водятся везде, где растет саго. Вполне могут у вас прижиться тапир, сумбур и сиаманг, странный вид человекообразной обезьяны. Еще макака, поедающая крабов, — я видела, сколько крабов в Коннемаре! Вот насчет азиатского тигра и черной пантеры я не уверена, это слишком опасные хищники, но завезти небольших джунглевых котов и диких свиней вполне возможно. И, конечно, не обойтись без множества чужеземных птиц, гнездящихся на саговых пальмах…
— Ах, дорогая моя, еще нам нужны голубые куропатки, многоокие фазаны и хлопковый чирок. Я пробовал их в харчевнях Гонконга.
— Да, доктор, только не стоит забывать о тучах насекомых, домашних обезьянах и четвероногих змеях, а также шуме по ночам, которого эта страна пока, слава Богу, не знает.