Учеба оборвалась внезапно — в январе 1919-го, через полгода после поступления Пегги в колледж, ее мать скоропостижно скончалась от испанки, и девушка вернулась в отцовский дом — исполнять обязанности хозяйки. От юной леди Митчелл ждали, что она повторит судьбу своей матери: станет одной из первых леди Атланты, будет активно участвовать в работе всевозможных благотворительных обществ, давать роскошные балы и обеды по случаю громких исторических праздников и, наконец, выйдет замуж за какого-нибудь достойного отпрыска старинной фамилии. А Пегги мечтала свернуть с этой стези как можно дальше. Своего отца она находила неимоверно скучным и лицемерным, деда Стефенса — чересчур чванливым, столь любимую в детстве бабку — завистливой и жадной. Она не умела и не хотела управлять вышколенными слугами и потихоньку раздаривала им свои вещи, а порой и принадлежащие отцу дорогие безделушки. В семье разразился неслыханный скандал, когда Пегги под собственным именем напечатала в одной из газет «Манифест феминисток» и к тому же посмела сфотографироваться в «совершенно неприличном виде»: в мужском сюртуке и рубашке, ковбойских сапогах и залихватской шляпе. В присутствии родственников бабка Стефенс бросила этот снимок в камин и подкрепила сей жест смачным плевком. «У меня больше нет внучки!» — прозвучал ее приговор. Кстати, флирт юной Митчелл с идеями женской независимости имел в то время чисто книжное происхождение: Пегги просто начиталась своих любимых журналов, которые в то время служили ареной подобных дискуссий.
Впрочем, у Маргарет и впрямь не было призвания исполнять традиционные женские обязанности. При этом она слыла первой красавицей Атланты — ее огромные выразительные глаза, точеная фигура и фонтанирующее остроумие привлекали едва ли не всех потенциальных женихов города. В период между 1920-м и 1923 годами ей сделали около 40 (!) предложений. У Пегги даже существовал специальный альбом, где записывались бесчисленные женихи, жаждущие провести время наедине с дамой своего сердца: с 14.00 до 15.00 — Стив Гулден, с 15.00 до 16.00 — Эдди Аллен, с 16.00 до 17.00 — Джон Марш и так далее. Однако, несмотря на всю показную эксцентричность, строгие принципы морали и нравственности Пегги Митчелл всосала с молоком матери…
«Стоило ли так носиться со своей невинностью? Тоже мне клад! Ради кого было ее беречь? Я и святому отцу на исповеди об этом скажу… Интересно, кто-нибудь говорил такие вещи на последней исповеди?» — проносится в голове умирающей. В палату бесшумно входит Джон Марш, неся в руках охапку писем. «Новый урожай!» — произносит он до противного бодрым голосом. Вот уже тринадцать лет с момента выхода романа, его жена получала по сотне писем в день и добросовестно отвечала на все до единого послания. После «Унесенных ветром» она не написала больше ни строки беллетристики. Джон бегло просматривал письма: «Ну вот, Пегги, опять! Все тот же вечный вопрос: «Не свои ли собственные страсти и любовные истории вы подарили Скарлетт, и правда ли, что прототипом Батлера послужил ваш собственный муж?» «Ну только не я», — брезгливо поморщился Джон. «Да уж куда тебе!» — с неприязнью подумала Маргарет.
…первый раз Пегги вышла замуж с единственной целью — досадить отцу, бабке и, кроме того, обрести законную возможность испытать то, о чем столько читала в романах — физическую страсть. Ее избранником стал рыжий, вертлявый и чертовски обаятельный Бэррен Апшоу. Отпрыск богатой семьи родовитых южан, проживавшей в Северной Джорджии не меньше, чем Митчеллы и Стефенсы в Атланте, Бэррен был, как говорится, без царя в голове. Он не сумел получить даже степени бакалавра в университете Джорджии, а места работы менял также легко и часто, как любовниц. Пегги видела в нем родственную душу — подобно ей, Бэррен мог выкинуть любой фортель: явиться на великосветский обед босиком, а на торжественное мероприятие — без смокинга. Словом, 19-летняя Пегги была от него без ума. Отец Пегги, Юджин Митчелл, владелец крупнейшей юридической фирмы, превыше всего в жизни ставил труд и стабильный доход. Неудивительно, что будущий зять не вызывал в нем ни малейшей симпатии.
Как бы то ни было, кланы Митчеллов и Стефенсов горой стояли за соблюдение свадебных традиций. Невесту, как и полагается, одели в белое шелковое платье с длинным шлейфом, украшенное жемчугом и флердоранжем. Жених красовался в приличествующих случаю белом галстуке и белых перчатках. Пегги от души веселилась, ловя косые взгляды родных, которые тем не менее старались перещеголять друг друга в подарках: серебро, золотые украшения, скатерти и салфетки из дорогого льна, постельное белье и множество чеков на весьма приличные суммы. Молодые тоже приготовили родственникам сюрприз: входя с женихом в церковь, Пегги несла в руках не строго-настрого заповеданный традицией букет белых лилий — символ супружеской верности, а огромную охапку огненно-красных роз, что выглядело более чем вызывающе. «Никогда Атланта не видывала подобного», — отмечали на следующий день светские хроникеры. Не была оставлена без комментариев и еще одна пикантная сторона ситуации: все дружки, за исключением брата Пегги, были постоянными ухажерами и поклонниками невесты…