Мулатка смотрела на полковника из-за спины Карлоса насмешливо, будто уже участвовала в каком-то заговоре.
– Я не понимаю, при чем здесь то поле, – сказал полковник.
– Скоро поймешь, – сказал Карлос.
– Нет! Сейчас!
– Это длинный разговор. В свое время ты все узнаешь.
– Хватит! Я задал тебе вопрос!
– Не ори…
Полковник схватил руку Карлоса и придавил к столу. Несколько посетителей в баре посмотрели на них.
– Ты что заладил «в свое время, в свое время»? – Полковник понизил голос. – Что за игры?
– Успокойся. В свое время, значит – в свое время. Мне самому не все еще понятно.
Карлос вырвал свою ладонь из-под ладони полковника, но не ушел, будто не все еще сказал.
– Поле рядом с домом детства – странные воспоминания, правда?
И Карлос легонько подтолкнул девушку к выходу.
– До завтра. И не ходи за мной.
Полковник видел, как они прошли мимо окон. И тут же следом за ними проследовал знакомый силуэт – черный парень в длинном плаще. Полковник выскочил из-за стола на улицу. Впереди, в полусотне шагов, шли Карлос и девушка, поочередно пересекая полосы света из дверей кабаков. Никто их не преследовал.
Официант тронул полковника за локоть.
– Сеньор, вы забыли заплатить…
– Я еще не ухожу.
Он вернулся в бар.
Я сам парнишка простой, из края, где растет пальма, откровенничал солист на бис.
Полковник долго сидел у стойки, прежде чем заговорил с барменом. Через пять минут он уже знал, как зовут ту мулатку и где ее найти. На всякий случай.
6
Полковник проснулся рано, около шести – за окнами темень. Заглянул к Карлосу. Его постель была пуста и не разобрана. Явится не раньше восьми. Никакой утренней свежести не наблюдалось. В патио во сне бормотал попугай.
Возле Музея романтики полковник разбудил водителя, парня лет тридцати, спавшего на заднем сиденье «шевроле» конца пятидесятых.
– Доедет до фи́нки[11] «Эрмоса» твой ровесник революции?
– Обижаете…
Когда они выехали из города, рассвело, и птицы стали кричать громче, чем урчал двигатель старого «американца».
На двадцатом километре дороги среди сахарных полей они свернули направо. За деревьями замелькал колониальный особняк с новенькой крышей из красной черепицы.
– Вам прямо к музею? – спросил парень. – Там еще закрыто.
– Нет. Мне дальше.
– Дальше нет ничего. Только поля.
– Там есть один домишко. Я покажу.
– Вы из этих мест?
– Да. Этот музей – дом моего отца…
Полковник тут же пожалел о своих словах – к чему это детское бахвальство! Парень посмотрел на него с благоговением.
– Это был ваш дом?
– Дом моего отца, и деда, и прадеда…
– Ух ты, интересно, наверно, когда твой дом превращают в музей.
– Не знаю, я в нем не жил.
– Надо же! И все это было ваше? Все эти поля!
– Моего отца…
– Ну да. Вы ведь уже после революции родились? Году в семидесятом?
– В пятьдесят девятом.
– Не успели, значит, пожить господином?
– Не успел.
– Обидно…
Полковник взглянул на парня – нет, не издевается.
Господский дом скрылся за холмом, асфальт незаметно перетек в проселок, и не осталось ничего, кроме тростника, возвышавшегося по обе стороны. Парень больше ни о чем не спрашивал – всем своим видом показывал, что уважает чувства бывшего «плантатора» на бывшей «своей земле».
Скоро показался одноэтажный дом, похожий на амбар с пристроенной террасой. Дорога проходила прямо мимо дома, а по другую ее сторону до горизонта – тростниковое поле.
– Здесь, – сказал полковник.
Бабушка не пускала его играть в этих джунглях, говорила «заблудишься и пропадешь». Двадцать лет назад она умерла, и полковник больше сюда не возвращался. Дом передали местному кооперативу.
На террасе стояли два кресла-качалки из крашенного в белое металла. Таких наштамповано, наверно, миллион – для каждого кубинского дома. На бельевой веревке трепетала одинокая майка. Кто-то обитал здесь, но внутри – ни звука. Крестьяне встают рано. Будь кто-то дома, давно уж был бы на ногах. Полковник постучал в дверь и, ожидаемо не получив ответа, обошел дом через заросший травой и кустарником сад и заглянул в окно. Помещение, служившее раньше амбаром, перестроил в жилище его дед. Деревянные оштукатуренные перегородки делили общее пространство на комнаты. Стекол в окнах не было. Сквозь неплотно прикрытые жалюзи полковник видел обшарпанный стол и два стула, диван у стены. Цвет стен, кажется, не изменился со времен его детства – тусклый, горчично-желтый. Над столом висело радио. Этот древний аппарат – пластиковый ящичек с проволочной сеткой на передней стенке – полковник помнил на ощупь. Каким-то чудом он не только уцелел, но и висел на своем обычном месте.