— Хлѣба… отвѣтилъ узникъ на ея языкѣ. — Хлѣба… Я умираю…
Саида, не помыя себя, бросилась бѣжать въ Альказаръ, и уже достигнувъ главной мраморной лѣстннцы, спускавшейся изъ ея горницъ въ садъ, она сообразила, что ей предстоитъ самое мудреное дѣло, какое когда-либо было въ ея жизни.
Ей — дочери калифа — достать кусокъ хлѣба въ великолѣпномъ Альказарѣ повелителя правовѣрныхъ, было невозможно. У кого и зачѣмъ спроситъ она хлѣба въ неурочный часъ? И какіе толки, какое недоумѣніе можетъ возбудить подобнаго рода желаніе съ ея стороны.
Разумѣется, обдумавъ все, Саида, обратилась за помощью къ той же Аиксѣ.
Старуха перепугалась страшно и объяснила, что питомица сама не знаетъ, что говоритъ и что хочетъ сдѣлать. Плѣнные христіане должны безъ исключенія умирать голодомъ. Великій грѣхъ предъ Аллахомъ спасти хотя одного изъ нихъ. Если калифъ узнаетъ о такомъ дѣяніи, то, несмотря на всю любовь свою къ дочери, онъ не помилуеть и ея. Что касается самой Аиксы, то, конечно, калифъ велитъ казнить ее.
Но всѣ увѣренія и клятвы старухи не привели ни къ чему. Саида умоляла объ одномъ: достать скорѣй хлѣба и снести узнику.
Чрезъ нѣсколько времени обѣ мавританки уже пробрались тайкомъ въ чащу сада, двигаясь къ каземату.
Приблизясь къ знакомому уже рѣшетчатому окну, Саида окликнула узника. Онъ повернулъ къ ней блѣдное лицо, открылъ глаза, но не двинулся съ земляного пола. Саида просунула руку въ окно и бросила кусокъ хлѣба на землю.
Съ этого дня ежедневно въ сумерки, иногда вечеромъ, Саида отлравлялась тайкомъ въ нижнюю часть сада и несла всегда въ своемъ раззолоченномъ фартукѣ всякаго рода пищу и кувшинчикъ воды. Все къ тому же окну ходила она.
Узникъ подходилъ къ рѣшеткѣ, просовывалъ руки. Онъ былъ уже не тотъ теперь. Онъ ожилъ. Лицо его не было уже такъ блѣдно и было еще красивѣе. Взоръ былъ иной — не потухающій, а яркій.
Наконецъ, однажды старшій изъ придворныхъ калифа доложилъ повелителю, что взятые въ послѣдней битвѣ Кастильцы, рыцари и простые воины, всѣ уже покончили свое существованіе и что казематъ вновь очищенъ, въ надеждѣ, что новая битва принесетъ новыхъ христіанскихъ собакъ. Но при этомъ придворный объявилъ, что одинъ рыцарь, самый главный изо всѣхъ взятыхъ, родственникъ Кастильскаго короля, живъ и даже здоровъ.
Абенъ-Серрахъ изумился, какое колдовство могло спасти отъ голодной смерти гяура-рыцаря.
Придворный заявилъ, что колдовства никакого нѣтъ, а есть тайна. Тайна роковая и страшная, которую онъ не смѣеть повѣдать. На строгое приказаніе калифа, онъ палъ ницъ предъ нимъ, отдавая свою голову правосудному повелителю, если окажется, что онъ лжетъ. Затѣмъ онъ повѣдалъ калифу невѣроятное событіе.
Плѣннаго рыцаря, обреченнаго на смерть, кормитъ ежедневно собственными руками сама дочь калифа, Саида. Каждыя сумерки, иногда вечеромъ, иногда очень поздно, близъ полуночи, она выходитъ изъ Альказара тайкомъ, въ темномъ одѣяніи, и проноситъ въ фартукѣ пищу для узника. Затѣмъ они бесѣдуютъ подолгу чрезъ окно и разстаются до слѣдующаго дня.
Калифъ вспыхнулъ гнѣвомъ. Тотчасъ же приказалъ онъ взять докладчика и за клевету посадить въ тотъ же казематъ, обрекая его на ту же голодную смерть.
Повелитель правовѣрныхъ не могъ повѣрить, чтобъ его любимица Саида могла взять на себя такой страшный грѣхъ предъ Аллахомъ, такое преступленіе противъ законовъ.
Однако Абенъ-Серрахъ провелъ тревожную ночь, и почти не ложился спать. На слѣдующій день онъ не допустилъ къ себѣ никого, не занимался дѣлами, а бродилъ по внутреннему дворику Альказара, гдѣ били серебристые фонтаны изъ мраморныхъ львиныхъ головъ.
IV
Въ сумерки калифъ, никѣмъ не замѣченный, вышелъ изъ Альказара, прошелъ весь садъ и спрятался въ чащѣ кустовъ, неподалеку отъ каземата. Наступила ночь, и среди полумглы онъ увидѣлъ идущую по дорожкѣ женскую фигуру въ темномъ одѣяніи.
Сердце дрогнуло у калифа. Это была его дочь, его Саида, его единственное сокровище въ мірѣ. И онъ обреченъ видѣть ее преступающею заповѣди Аллаха, законы калифата.
Абенъ-Серрахъ поднялся, вышелъ изъ чащи и сталъ на дорожкѣ, по которой робкою походкой двигалась Саида.
Черезъ мгновеніе отецъ и дочь встрѣтились. Калифъ поднялъ руку и, казалось, этимъ молчаливымъ движеніемъ поразилъ дѣвушку въ самое сердце.
Саида остановилась, опустила голову и стояла какъ обреченная на смерть. Она понимала, что предъ ней теперь стоитъ не отецъ, а стоитъ калифъ.
— Куда ты идешь? произнесъ, наконецъ, Абенъ-Серрахъ.
И лишь черезъ мгновеніе слабый голосъ, въ которомъ онъ едва узналъ голосъ дочери, отвѣчалъ: