Морган держал в руке длинный свиток пергамента, который и вручил королю, а Генрих передал Саймону.
– Ты назначен на этот пост три дня назад, Саймон, постановление Совета и моей волей.
Саймон огляделся вокруг, слегка нахмурясь, и углубился в чтение пергамента. В напыщенных выражениях ему давали понять, что всемилостивым повелением короля он назначен правителем и наместником короля на землях и границах Нормандии[1], чтобы поддерживать мир в герцогстве и контролировать войска, которые должны будут оставаться здесь, пока король будет под Руаном. Далее следовал список имен рыцарей, которые всемилостивой волей короля подчинены Саймону. Первыми в этом списке стояли имена Джеффри Мэлвэллета и Алана Монтлиса. В самим низу свитка красовалась печать Генриха и его подпись вместе с подписями всех членов Королевского Совета.
Дочитав свиток до конца, Саймон прямо взглянул в глаза королю и вздохнул.
– Такова действительно воля Вашего Величества? – спросил он.
Генрих подтвердил это наклоном головы.
– Сир… – начал Саймон и запнулся, подыскивая слова. – Я… я думаю, что… что сделанного мною недостаточно, чтобы… заслужить столь высокую честь.
Послышались негромкие протестующие возгласы членов Королевского Совета. Генрих кивнул Латреллу, и тот сразу же встал со своего кресла. Один за другим члены Совета покинули кабинет, и Саймон остался один на один с королем.
– Ты не можешь отказаться от выполнения этой миссии, – сказал Генрих и сошел со своего возвышения. – Все уже решенр. Мне необходимо оставить кого‑то в свое отсутствие, и я оставлю тебя.
– Ничего не поделаешь! – усмехнулся Саймон. – Не могу выразить вам, сир, что это значит для меня. Если вы действительно считаете меня достойным такого назначения, мне остается лишь от всего сердца благодарить вас за это.
Генрих положил свою руку на руку Саймона:
– Не надо благодарить меня. Мне самому это выгодно. Одно только хотел бы тебе посоветовать.
– Что же, сир?
– Тебе следует правильно выбрать место расположении своей штаб‑квартиры. Для этого, кажется, вполне подойдет Бельреми. Довольно большой город, стратегически важный нас. Ты должен находиться там, мой Воин.
Саймон бросил на короля проницательный взгляд.
– Это происки Алана, – сказал он.
Генрих покачал головой, отвергая подозрения Саймона.
– Нет‑нет, не бойся, что я пытаюсь покровительствовать тебе, мой гордый лорд. Такова моя воля. Еще одно мое пожелание – чтобы ты как можно скорее женился на леди Маргарет. Но ты, однако, и плут! Ничему я так не удивлялся, как новости, что ты – и влюблен! И в кого – в тигрицу!
– Нет, сир! – убежденно возразил Саймон. – Она не тигрица, но женщина смелая.
– Амазонка!
– Нет, скорее дитя, несмотря на ее возраст и величавость.
Генрих засмеялся:
– Как вернусь из Руана, хотелось бы мне увидеть это дитя, Умфрэвилл бы так ее не назвал.
– Кроткой и послушной? – не удержался от смеха Саймон. – Кроткой ее не назовешь, а послушной я ее сделаю. Она своенравна и горяча и непрочь схватиться за кинжал. Женщина, которую я собираюсь назвать своей женой, горда и покорить ее нелегко и непросто. Но мне ничего другого и не надо.
– Ты всегда выбирал задачи потрудней, – весело сказал Генрих. – Отправляйся как можно скорее в Бельреми. Это дело решенное. Напишешь Джеффри?
– Нет, сир, я хотел бы появиться там неожиданно, чтобы у миледи не было времени пробудить в себе свою упрямую гордость. Да и не любитель я писать, и не мастер, как Вашему Bеличеству известно.
У Генриха заблестели глаза:
– За твои краткие депеши я с тобой расквитался.
– Мое любопытство не разгорелось, сир, – возразил Саймон. – Мне ваша депеша показалась довольно длинной. Из нее я узнал, что нужен вам, а с меня этого вполне довольно.
– О Боже, Саймон, станешь ли ты когда‑нибудь царедворцем? – воскликнул Генрих.
– Нет, я говорю только правду, – ответил Саймон и сам немного удивился, что такое сорвалось у него с языка.
Глава XXIСаймон обретает себя
Мадам Маргарет стояла возле солнечных часов в своем саду, погруженная в глубокую задумчивость. Был май, все клумбы, лужайки и деревья вокруг были обильно усыпаны цветами. Вовсю сияло солнце, щедро даря земле свое тепло, без умолку щемили птицы, но Маргарет томилась тоской.
Ей вспомнился тот февральский день, когда примчалась она сюда предупредить Саймона о грозящей ему опасности. Порой по лицу Маргарет пробегала грустная улыбка, а на глаза навертывались непрошеные слезы. Она не знала, где Саймон, жив ли он. С марта от него не было ни единой весточки, и как ни уверял ее Джеффри, что не стоит огорчаться, потому что Саймон им ни за что не напишет, пока его не заставишь, молчание Саймона казалось Маргарет зловещим, и она измучилась от неизвестности и страха.
Вот и сегодня смутное беспокойство овладело ею. Маргарет вздрагивала от малейшего пустяка, словно предчувствуя, что вот‑вот должно случиться что‑то очень важное. Неподвижно стоя возле солнечных часов, она вдруг подняла голову, прислушиваясь к чему‑то. Ей показалось, что где‑то поодаль, в городе, возникло какое‑то оживление. Сперва слышался шум, потом он исчез, но вот опять возобновился, и Маргарет услышала эхо зычного голоса Фалка, донесшееся сюда с легким ветерком. Маргарет затаила дыхание и застыла, боясь пошевелиться. Потом она взглянула туда, в сторону проема в живой изгороди, черт который можно было войти в сад. Во взгляде Маргарет смешивались страх и надежда.
И вот, наконец, звуки еле слышных шагов достигли ее напряженного слуха. Маргарет почувствовала, как у нее вдруг задрожали колени. Из‑за поворота в аллею, ведущую в сад, вышел Саймон и остановился в нескольких ярдах от Маргарет, глядя на нее из‑под нависших бровей. Маргарет не двигалась, и только грудь ее вздымалась и вздрагивали ее веки. В немой тоске смотрела она на белокурого гиганта, остановившегося перед ней, и не могла вымолвить ни слова.
– Ты по своей воле придешь ко мне и по своей воле отдашь мне свое сердце, – услышала она низкий голос Саймона и увидела его протянутые к ней руки.
Маргарет затрепетала от переполнившей ее тревожной радости. Влекомая неодолимой силой, она неверными шагами приблизилась к нему, и ее дрожащие руки устремились навстречу рукам Саймона.
– Милорд, – прошептала она, – ты вернулся.
– Да. Я поклялся, что приду, и пришел, чтобы повести тебя к алтарю.
Из глаз Маргарет хлынули слезы – от счастья.
– Мое сердце – твое! Уже давно, – прерывающимся голосом произнесла она. – Я пришла к тебе – по своей воле!
Ее подхватили и приподняли от земли его сильные руки, и она прижалась к груди Саймона, обратив к нему счастливое лицо, не то смеясь, не то плача.
– Ты снова со мной! Ах, Саймон, я не знала, что и думать, я так боялась за тебя!
Он покрыл ее лицо горячими поцелуями, и на этот раз Маргарет отвечала на них. От ее гордости и строптивости не осталось, кажется, и следа.
– Моя королева, – охрипшим от волнения голосом сказал ей Саймон и, опустив ее на землю, сам вдруг встал перед ней на колени, целуя край ее платья.
Маргарет ласково опустила одну руку на его склоненную голову, а второй взяла его за руку и потянула ее вверх:
– Саймон, не стой передо мной на коленях. Это я буду у тебя под пятой!
Она склонилась вниз, прижавшись к его плечам и смеясь тихим, счастливым смехом.
– Помнишь, я клялась отомстить тебе? Вечная месть, – шептала она. – Я говорила, что когда‑нибудь ты пожалеешь о том дне, когда оказался на моем пути. Ах, Саймон, Саймон!
Он снова крепко обнял ее.
– Может быть, я всю жизнь буду жалеть о том дне, – сказал он, озорно блеснув глазами. – Твоя бессмертная месть осуществится, может быть, в день нашего венчания.
– О, как ты неучтив и невежлив! – воскликнула она, прижимая руку к его щеке. – Ты самый грубый из всех влюбленных! Наверное, ни одну женщину не покоряли так бессердечно.
– А есть ли еще на свете женщина, которую было бы так трудно покорить? – возразил он и поднес ее руку к своим губам. – Ты тигрица. Скажи, ты не заколешь меня, если я когда‑нибудь стану перечить тебе?