– Блять! Что ты наделала, ты не понимаешь, – эта машина в угоне! Блять! Меня посадят! – он с размаху ударил меня по лицу. Удар был таким сильным, что у меня зазвенело в ушах, а из носа пошла кровь. Я закрыла лицо ладошками и присела на корточки. Он начал остервенело пинать меня:
– Из-за тебя меня посадят в тюрьму!
Но я не чувствовала боли, потому что физическая боль ничто по сравнению с эмоциональной. Я только слышала глухие звуки ударов, словно о мешок с песком, когда его нога соприкасалась с моим телом.
"Сейчас он убьёт меня", – пронеслось в голове.
Убить меня ему не дали люди, проезжающие мимо. Он запихнул меня в машину и, привезя домой, швырнул на кровать. А сам вышел звонить по телефону.
– Не вмешивайся, – слышала, как остановил свекровь, которая рвалась ко мне в комнату.
Лучше бы он убил меня; но, раз это не получилось у него, возможно, я сама смогу это сделать… Что тело? Когда душа медленно умирает, задыхаясь от боли.
Опасные бритвы лежали у меня в косметичке, – я привезла их из России. Зачем? – уже не помню; возможно, для того, чтобы покончить с собой, если больше не будет сил. Встала и закрыла дверь на задвижку.
…Лезвие с лёгкостью полосовало кожу, выпуская синюю кровь на свободу. Я упустила только одно: надо было резать вдоль вен, а не поперёк. Тогда я этого ещё не знала.
Ещё надрез, – и она вновь вырывается на волю, струится по руке, оставляя голубые дорожки; стекает густыми каплями мне на одежду, которая и так уже синяя. Капля, ещё одна… их движение завораживает и вводит в транс. Я заношу лезвие над запястьем, чтобы оставить третий разрез.
– Элена, что ты делаешь, моя детка? – истошно кричит свекровь, выломав замок и врываясь в комнату. Хватает меня за руки, забирает бритву, порезав себе пальцы.
В больницу в отделение скорой помощи меня внесли на носилках вне очереди; запястье перевязали красивым синим бинтом; на самом деле он, конечно, белый, но от крови поменял цвет и стал потрясающе красивым – синим.
Медсестра быстро скрепляла порезы медицинским степлером. Никаких иголок и ниток, – железные скобы плотно прижимали края ран друг к другу, нарушая идеальную картину смерти, где слёзы больше не прозрачны, где всё принимает синий цвет. Эти скрепки впивались своими "зубами" в мою плоть и кричали: "Да очнись же ты!" Выдёргивая меня из транса.
Я посмотрела на свои руки: медсестра осторожно вытерла жидкость, просачивающуюся между металлическими зубьями, – она была красной; нет, пронзительно алой; она впитывалась в бинты и, растекаясь по белой поверхности, превращала их в алые ленты.
Кровь!..
– Элена, что ты делаешь, моя детка?.. – звучит истошный крик свекрови в ушах.
Лезвие взмывает над запястьем и погружается в нежную кожу, выпуская наружу бордовую кровь. Она больше не синяя.
Я слышу детский плач где-то вдали и вдруг понимаю, что это плачет мой сын. Он не понимает, что происходит, – ему страшно.
Ужас осознания произошедшего настигает меня. Как я могла забыть про своего малыша?.. Ослеплённая больной любовью, стать настолько слабой, что позволить себе лишить его матери? Как я могла думать только о себе, о своей боли?..
Нельзя быть такой безвольно слабой, когда есть человек намного слабее тебя, который так нуждается в тебе! И тогда я поклялась, что ради своего сына стану сильной.
Мой ангел-хранитель тихонько присел на краешек кушетки и обнял меня своими крыльями; но они больше не белые, – теперь они розового цвета, ведь я испачкала их своей кровью… Нежное дуновение тёплого ветра тронуло мои волосы.
– Спасибо, – прошептала я.
По всем правилам людей, которые покушаются на собственную жизнь, должны отправлять к психиатру. Но я не подверглась этой процедуре, не знаю, почему, – возможно, меня просто пожалели; а быть может, мой ангел-хранитель ещё не растерял все свои силы, пытаясь спасти меня.
Игоря забрали стражи порядка; то, что машина в угоне, выяснили сразу же, – люди, проезжающие мимо в момент, когда он избивал меня, вызвали полицию. Если бы Игор просто отвёз меня домой, то была вероятность, что удалось бы избежать ареста. Его друзья приехали очень быстро, чтобы эвакуировать убитую малышку, но полицейские опередили их. Меня тоже забрали в полицию для допроса – как свидетеля.
Удивительно, но поверили, что не я была за рулём, хотя мои отпечатки были там повсюду. Молодой полицейский, который в течение трёх часов утирал мне слёзы и слушал рассказы на ломаном японском, глядя на мой разбитый нос и перемотанную розовыми бинтами кисть, пожалел меня. Его работа заключалась в том, чтобы допросить меня, а вместо этого он выполнял роль психолога.