«Чудеса», - констатировал Константин Матвеевич и увидел, что на Сакуре появились новые четыре цветка. Эти цветы также не стали созревать до состояния плодов, их также сдуло ветром и там, где упали лепестки последних четырёх цветов, образовались четыре стороны света. Больше того: на каждом условном рубеже каждой стороны света кто-то невидимый и всемогущий соорудил по дворцу. Солнце при этом встало на востоке и теперь не просто поднималось над проявляемой из первозданной тьмы землёй, но стало двигаться на запад. И получилась такая необычная картина в свете четырёхсторонней перспективы, что с востока на запад проявляемой земли было больше, чем с приплюснутых к наблюдаемой Сакуровым оси севера и юга.
«Ну, что-то похожее мы уже видали, - вспомнил Сакуров улетающих на все четыре стороны драконов и Розу Ветров, - так зачем же повторяться? Наверно потому, что не так это просто, – сотворить мир со всеми его генеральными измерениями сезонного и географического свойства с поправками на климат. Хотя, если верить Ветхому Завету (157)…»
И, пока он так соображал, вокруг Сакуры, которая вновь покрылась таким множеством цветов, что Сакуров не стал их пересчитывать, начали твориться какие-то непонятные светлые чудеса. То с цветка цвета лимона осыплется ворох фиолетовых крапинок, и они превратятся в порхающих ёжиков. Или цветок цвета неспелой вишни протянет свои лепестки до земли и на месте их соприкосновения образуется не зло жужжащий рой голубых полупрозрачных яблок. А то цветок цвета кофе с молоком начнёт вибрировать и издавать ритмичные мелодичные звуки, едва различимые на слух, но отчётливо видимые невооружённым глазом в виде расходящихся разноцветными кругами четырёхдольных тактов (158). И как только первый круг коснулся первого порхающего ёжика, как они все подхватили по яблоку на свои фиолетовые колючки и полетели в разные стороны.
«Ну, это уже какой-то сюрреализм, - подумал во сне Сакуров, - пора, пожалуй, просыпаться…»
Надо сказать, в этом месте своего сна он хоть и не увидел ничего страшного, но печёнкой почуял его приближение.
А сакура продолжала дарить его новыми чудесами. Только вместо порхающих ёжиков появились прыгающие кубики, подбирающие с земли вокруг материнского дерева просыпавшиеся буквы. Сначала Сакуров принял их за латинские, потом – за кириллические, затем признал в них японские иероглифы, хотя в жизни не отличил бы иероглифа китайского от японского или какого-нибудь другого.
«Ну, да, не отличил бы, - легко признался себе бывший морской штурман, видавший на разных импортных упаковках разные иероглифы, - потому что где мне, серому…»
И тут Сакурову стало грустно: почему он в своё время не выучил много разных языков?
«Да, нет, несколько языков я всё-таки выучил, - стал оправдываться перед собой Константин Матвеевич, - русский, например. Или грузинский. Армянский немного, особенно в части ругательств. По-турецки пару фраз знаю. А по-английски вообще – могу с любым неанглоязычным моряком легко побазарить…»
И он вспомнил, что, когда ему приходилось разговаривать с чистокровным англичанином, прибывшем на круизном теплоходе в Сухуми, то англичанин быстрее начинал понимать русский, чем тот английский, каким пытался оперировать Сакуров. А вот случись в Сухуми балкер (159) из Либерии, то будьте любезны. Наверно потому, что в либерийских мореходных колледжах английскому языку будущих штурманов учили так же хорошо, как в советских аналогичных училищах аналогичных специалистов.
А пока Сакуров сначала корил себя за незнание большого количества иностранных языков, а потом – оправдывал, сакура осыпалась новыми светлыми чудесами в виде мерцающих существ, нечто среднее между разноцветными крохотными осьминогами и морскими звёздами. Эти безобидные существа мирно копошились вокруг сакуры, при соприкосновении друг с другом обменивались цветами, а когда замирали на месте, становились похожими на фантастические колючки.
«Ничего не понимаю, - с некоторой тревогой подумал в этом месте своего чудного сна Константин Матвеевич, - и какого хрена я всё не просыпаюсь?»
Он сделал усилие и очутился под сакурой, засунутый в тесный спальный мешок.
Бывший морской штурман задёргался, пытаясь вылезти из мешка, но ни черта у него не вышло.
«Это, наверно, я ещё сплю», - с неожиданной паникой подумал Сакуров и то ли услышал, то ли почувствовал приближение какой-то неведомой и очень большой опасности.
«Или уже не сплю?» - ещё больше запаниковал бывший морской штурман и задёргался пуще прежнего. Но вылезти из мешка ему снова не удалось, однако он смог пододвинуться к сакуре, затем упереться спиной в ствол и приподняться над землёй так, чтобы хотя бы встретить опасность, если она была, лицом к лицу. И, когда приподнялся, понял, почему чудеса вокруг сакуры ему сразу показались светлыми. Потому что со всех концов на него наезжали чудеса тёмные. Точнее говоря: со всех четырёх концов света. Того самого, что проявился в лучах восходящего солнца, и был своеобразно приплюснут с севера к югу.
«Да, нет же, это я всё-таки ещё сплю», - попытался утешить себя Константин Матвеевич, аргументируя своё утешение тем странным фактом, что, высовываясь головой из тесного спального мешка и с трудом ворочая шеей, он может видеть всё на всех четырёх сторонах. При этом горы, леса, долы, японская деревня и прочие сказочные персонажи куда-то бесследно подевались, остались только он, да сакура, солнце над ними и замершие от страха последние светлые чудеса в виде не то крохотных разноцветных осьминогов, не то морских звёзд, не то на фантастических колючек. А на них по слегка выпуклой местности, вытянутой и приплюснутой так, как говорилось выше, ползло некое отвратительное монолитное чудище цвета настолько отвратительного траурного, что Сакурова мороз по коже подрал.
«И ничего оно не монолитное, - подумал Константин Матвеевич и снова задёргался, пытаясь проснуться, - это оно просто состоит из множества драконов на гусеничном ходу, которые прут таким плотным строем, что…»
Да, донельзя жуткие драконы передвигались на гусеницах, изрыгали пламя и крушили всё на своём ходу. При этом, наблюдая их, драконов, приближение к Сакуре, Сакуров обратил внимание на тот ненормальный факт, что они надвигаются с чётырёх сторон четырьмя колоннами. При этом – суть ненормальности – драконы с самого начала представляли собой единую монолитную массу, образуя внутри уменьшающийся четырёхугольник. Этот четырёхугольник – в соответствии с общей перспективной аномалией, получившейся после второго обозначения рубежей нарождающегося света, – имел две не совсем параллельные стороны с востока на юг более длинные, чем пара его таких же не строго параллельных сторон с севера на юг. И такая геометрическая особенность в свете некоей перспективной вольности не мешала основному смыслу происходящего на излёте сакуровского сна: сначала драконы смели на своём пути четыре дворца, откуда кто-то пытался им противостоять, потом ускорили своё движение в сторону Сакуры, натягивая за собой на светлую часть образовавшейся было земли под знаком восходящего солнца совершенно бескомпромиссную тьму.
«Как бы мне не проспать собственное пробуждение», – подумал Сакуров, реально испугавшись попасть под гусеницы драконов раньше, чем он проснётся. Своей мыслью бывший морской штурман словно разбудил фантастические колючки, они заискрили, вышли из оцепенения и побежали от сакуры.
«Крак, крак, крак», – услышал Сакуров, плотно зажмурил глаза во сне и проснулся наяву.
Глава 62
Когда Сакуров проснулся, он чувствовал себя так, словно его переехал танк после того, как он отсидел три лекции подряд по навигации. В общем, башка трещала, тело болело. Константин Матвеевич глянул на часы, подарок самому себе к сороковому году рождения, и не поверил глазам. Затем посмотрел в окно, за которым слабо мерцал свет поздно занимающегося осеннего утра.