«Силён, бродяга», - мысленно одобрил э т о т Сакуров.
- Да что ей сделается, твоей Сакуре?! – надрывался капитан или Парацельс. – К тому же она не в Африке.
- А говорил… - пытался возразить т о т Сакуров.
- Мало ли я что говорил! – вопил капитан. – Правее бери, гребём к Антарктиде.
- Я твой ёжик! – никак не мог заткнуться негр с голосом Киркорова.
«Фигли правее и на хрена нам Антарктида? – мысленно возразил т о т Сакуров. – К тому же она левее… То есть, слева по борту…»
- Птичка моя, я твой дятел, свинка моя, я твой боров, булка моя, я твой крендель, жучка моя, я твой тузик, - зачастил негр, а э т о т Сакуров попытался пальцем заткнуть негра. Но киркорообразный негр укусил
э т о г о за палец, а затем сменил тему и угрожающе выкрикнул:
- Ой, мама, шибко дам!
«Вот теперь чёрному континенту абзац однозначно, - решил неожиданно сдвоившийся Сакуров и впервые удивился тому странному обстоятельству, что он разглядывает свою спину. Удивился и неуверенно предположил: – С помощью зеркала, наверно?»
В это время самый маленький и самый умный Сакуров выбрался на берег Австралии и принялся пасти крошечных овец.
«Молодец, - похвалил маленького «объединённый» Сакуров, одновременно продолжающий упираться на вёслах и разглядывать оригинальную карту. – Поди, в Австралии пастухам платят много лучше, чем в России…»
Вулкан к тому времени расходился вовсю. Небо затянуло сплошной чернухой, берега острова или континента стали осыпаться, а ветер значительно усилился. От него пошли волны, с Парацельса сдуло фуражку, а с негра – его концертное оперенье. В довершение ко всему стало чувствительно сыпать пеплом от расходившегося вулкана и плескать водой от поднявшихся волн. Константин Матвеевич ещё раз налёг на вёсла и… проснулся под фиолетовой пальмой. В лицо ему лил тропический дождь, и сыпало всяким, смываемым с пальмы усиленным ливнем, строительным мусором. В общем, ранее построенные на пальме птичьи гнёзда смывало на хрен, а их остатки вместе с дождевой водой и размякшим помётом падали на проснувшегося Сакурова.
«Чёрт бы побрал вас всех!» - хотел ругнуться Сакуров, но так как он проснулся в виде обезьяны, то никакого путного ругательства не получилось. Поэтому Сакуров поверещал-поверещал и проснулся окончательно. Дождь лил, как из ведра, с потолка капало, рядом с кроватью образовалось лужа, и брызги рикошетом летели в лицо бывшего старпома. Константин Матвеевич посмотрел на будильник и стал вылезать из-под отсыревшего одеяла.
Глава 29
По выходе из избы Константин Матвеевич обнаружил Мироныча, растерянно озирающегося по сторонам. Одет был старый хрыч в плащ-палатку довоенного образца, а озирался по причине похмельной невменяемости.
- Мироныч? – окликнул односельчанина Сакуров.
- Костя? – оживился старый хрыч.
- Ну, - кратко возразил Константин Матвеевич и закурил, стоя под козырьком крыльца.
- А вы Семёныча не видели? – поинтересовался Мироныч, вскарабкался на крыльцо, позволил угостить себя заготовленной самокруткой, позволил поухаживать за собой в смысле огонька, втянул в свои паразитские лёгкие ядрёный дым и слегка остолбенел.
- Нет, - также кратко ответил Константин Матвеевич.
- А Георгия вы не видели? – продолжил расспросы старый хрен.
- Нет.
- А Петю Варфаламеева?
- Нет.
- А свои деньги Жорка у вас держит?
- Какие деньги?
- Ну, те сто тысяч долларов, которые он получил в наследство.
- От кого?
- А вы не знаете, от кого?
- Я про доллары вообще впервые от вас слышу.
- А что вы вчера обменивали?
- Что мы вчера обменивали?
- Ну, сто долларов… у меня… да ещё с Ванькой договаривались… Помните?
- Не помню. А вы сами Семёныча не видели?
- Нет. А разве он не уехал?
- Не знаю. А это не он вам наплёл про сто тысяч долларов, которые Жорка получил в наследство?
- Нет, это Петровна.
- Ясно. А какого хрена вы тут в такую непогодь?
- Так вам же на работу, а я помочь…
- Помощник хренов, - скрипнула дверь в Жоркиной избе, и одновременно послышался голос бывшего интернационалиста. Как он, находясь в сенях, мог услышать фразу Мироныча сквозь шум непрекращающегося дождя, оставалось догадываться. В смысле, вспоминать ту степень тщательности, с какой в гнусные советские времена отбирали людей для службы в специальных подразделениях. В общем, на слух, зрение и качество прочего организма Жорка, призванный в своё время в воздушно-десантные войска, никогда не жаловался.
- Доброе утро, Георгий, - сладко возразил старый халявщик. – Вы Семёныча не видели?
- Не видели. А на что он тебе сдался?
- Он мне должен бутылку водки.
- Что ты говоришь?
- И сто рублей, - гнул своё Мироныч. – Вот я и думал, что если бы Семёныч вернул долг, мы все могли бы слегка поправить здоровье.
- Так чё ты здесь топчешься? – удивился Жорка. – Прогуляйся до избушки Семёныча и…
- А вдруг его дома нет? – забуксовал старый хрыч.
- Ну, напряги Петровну, - посоветовал Жорка и закурил приличную сигарету. – Ты ведь с ней в настолько тёплых отношениях, что она тебе рассказала… По большому секрету, наверно?… Про моё наследство в виде ста тысяч восхитительных американских бакселей.
Мироныч выбросил недокуренную самокрутку, стрельнул у Жорки приличную сигарету, одолжился огоньком у Сакурова и стал отговариваться от похода к вздорной бабе, которая, кстати, отсутствовала в деревне вместе со своим сказочным и занедужившим супругом.
- Не дойду я до избы Семёныча, - глядя на Жорку ясным взглядом, заявил старичок, - у меня от сырой погоды происходит временная разбалансировка вестибулярного аппарата.
- Изрядно сказано, - ухмыльнулся Жорка, и кинул бычок за перила Сакуровского крыльца. Все трое, Мироныч, Жорка и Сакуров стояли на покосившейся площадке недостроенной веранды в виде двух деревянных ступенек, одной временной стены из полунепромокаемого тента, довольно сносного (в шиферном исполнении) навеса и одной несостоявшейся стеклянной рамы. В общем, на веранде Сакурова, которую начал когда-то строить его дядька, не хватало стёкол, дверей и одной капитальной стены. Поэтому дождь снабжал стоящих под навесом обильными брызгами, а хитрый навозный жук Мироныч норовил спрятаться за спины своих односельчан, хотя один из троих догадался облачиться в подходящую верхнюю одежду. Крыша избы и навес недостроенной веранды исправно озвучивали непогоду, за пределами крыльца послушно шуршала пожухлая трава, где-то наверху, застряв в невообразимой кроне изрядно поредевшей ракиты, волновался какой-то особенно бестолковый грач, не желающий сбиваться в стаю и лететь туда, куда летят все добропорядочные грачи. В загоне за околицей мычали сырые тёлки.
- Вообще-то, надо на работу, - сказал Сакуров.
- Времени полдевятого, - отмахнулся Жорка. – Ты завтракал?
- Нет, - с готовностью ответил Мироныч и добавил: - А Семёныч мне должен бутылку водки.
- Слышали, - огрызнулся Жорка и переспросил Сакурова: - Так ты завтракал?
- Какой завтрак, - вымученно улыбнулся Константин Матвеевич и вспомнил свой сон. Честно говоря, к Африке он относился прохладно, но если бы она накрылась медным тазом, бывшему старпому, как человеку гуманному, было бы жаль саванны, экваториальных лесов и тех африканцев, которые не успели слинять в Европу, Америку и прочие мексиканские штаты.
- А что у вас на завтрак? – поинтересовался Мироныч.
- Котлеты из рыбьих глаз, - буркнул Жорка и, услышав своим диверсантским слухом возню в дальней избе Варфаламеева, скрадываемую шорохом занудного осеннего дождя, крикнул: - Петька!
- Здесь! – послышался голос бывшего штурмана дальней авиации.
- Ко мне! – гаркнул Жорка.
- Есть! – отозвался Варфаламеев.
- А мне Семёныч должен бутылку водки, - занудил Мироныч, - а вы мне обещали ещё сто долларов по спецкурсу.