- Сакура… сакура… сакура, - вторил женскому голосу мальчишеский.
«Это что же происходит с моим многострадальным чердаком?! – пронеслось панической мыслью в пределах вышеупомянутого чердака. – Ведь я же бросил пить!!!»
С грехом пополам констатировав бессовестное несоответствие между происходящей с ним фантасмагорией и трезвым образом жизни, Константин Матвеевич попытался оправдать причину своего страха тем, что он просто боится сойти с ума, поскольку какой дурак испугается одних только голосов. Хотя, если быть до конца логичным, то следует признать, что любой дурак наверняка испугался бы голосов, которые звучали как бы и наяву, но принадлежали таким персонажам, каких наяву не существовало. Зато данные персонажи могли запросто привидеться вышеупомянутому дураку в горяченном сне, и про которых горький пьяница Варфаламеев утверждал, будто они из мифологии.
Голоса же продолжали звучать, Сакуров трясся как осиновый лист, а в его воспалённом мозгу свербело две мысли. Первая свербела о сумасшествии, вторая – о тщетности благих намерений. А ещё Сакурову было очень обидно. В смысле: вот бросил пить и – на тебе – спятил!
- Вот так уже и спятил, - подбавил жару невидимый Фома. – И всё-то у вас так: чуть где встретился с непонятным, чего не можно объяснить своим скудным умом, и – привет! – недолгие сборы, дальняя дорога и казённый дом типа психушки.
«Всё, абзац», - безнадёжно подумал Сакуров и понял, что сейчас потеряет сознание, а если придёт в него, то сделает это в дурдоме.
- А чего бояться? – непоследовательно возразил Фома. – Ведь это ещё большой вопрос: где у вас больше порядочных людей – в дурдомах или на воле. Ась?
«Хрясь», - мелькнуло рифмованным междометием в угасающем сознании бывшего морского штурмана почти в унисон с произведённым шумом при падении его тела на колючий от лёгкого мороза дёрн. А ещё Константин Матвеевич успел подумать о том, что всё их заведённое с Жоркой хозяйство может в одночасье накрыться медным тазом в любом случае. И в случае смертельного исхода вынужденного переселенца от переохлаждения из-за продолжительности обморока, и в случае обнаружения его ещё живого тела каким-нибудь односельчанином, после чего тело могут отвезти сначала в нормальную больницу, а потом – в психушку. Потому что ни одна местная собака не станет стеречь их с Жоркой добро, но, напротив, пронюхав про временную бесхозность подворья, всякая местная собака постарается принять участие в разграблении вышеупомянутого добра, после чего оно исчезнет так быстро, как это бывает только в России. И ни добрый пьяница Варфаламеев, ни честный из-за искреннего следования коммунистическим идеалам Виталий Иваныч не смогут ничего поделать. Конечно, с такими делами обычно идут в милицию, но какой дурак станет напрягать постсоветских российских ментов на дело охраны добра рядового гражданина РФ? Потому что, не имея права и смелости грабить нововылупившихся миллионеров, банкиров или министров-капиталистов, но желая улучшать свои жилищно-транспортные условия с продовольственным обеспечением, постсоветские российские менты взяли в моду (от старших, между прочим, товарищей) укрупняться за счёт рядовых беспомощных граждан вроде Сакурова. А такую моду, чтобы ещё и охранять какое-то сраное добро каких-то рядовых граждан вроде Сакурова постсоветские российские менты заводить не спешили. Да и некогда бы им это было делать, потому что вменённая новорусским ментам в обязанность забота о сохранности новоявленной демократии, здоровья её отцов родных и их неблагоприобретаемого добра отнимала столько времени, что не дай бог каждому. К тому же следовало поберечь самих себя (ментов, то есть) и своё собственное добро. Собирая каковое ненаглядное где по доллару, а где и по рублику, ещё вот как приходилось побегать…
В общем, подумать обо всём этом вырубившийся бывший морской штурман успел раз в сто быстрее, чем смог бы записать вышеозначенные мысли на бумаге, поэтому предобморочному состоянию кандидата в дурдом никто бы нормальный не позавидовал.
Сакурову и его с Жоркой хозяйству повезло: второй прибыл из своего Подмосковья через десять минут после того, как вырубился возле экзотической вишни первый. Первым делом Жорка по-хозяйски вошёл в избу приятеля, никого там не обнаружил и, ведомый чьей-то непонятной волей, попёр в огород Сакурова. Там он нашёл приятеля в полной отключке и принялся его тормошить. Сначала Жорка обнюхал Сакурова, подозревая его во всех тяжких, но, не обнаружив никаких признаков опьянения, взялся трясти его и хлопать по щекам. Потом Жорка, убедившись в том, что Сакуров ещё сохраняет нормальную температуру тела, оставил почти бездыханного приятеля там, где тот лежал, и сбегал в свою избу. В избе Жорка, как бывший дисциплинированный старший сержант с боевым прошлым, всегда держал укомплектованную аптечку. Жорка достал из аптечки тампон ваты и ампулу с нашатырным спиртом, вернулся к приятелю и в три минуты поставил его на ноги.
- Ну? – спросил бывший интернационалист, когда Сакуров открыл глаза и глубоко вздохнул.
Сакуров чихнул в ответ и уставился на Жорку.
- Жорка, ты? – вымученным голосом отозвался Константин Матвеевич.
- Нет, призрак отца Гамлета, - буркнул Жорка и помог приятелю встать.
- Чёрт! – в сердцах воскликнул Сакуров, потирая слегка озябшие руки.
- Пошли в избу, - велел Жорка и потопал к дому односельчанина, где он оставил свою дорожную сумку. Дом не был заперт, свет Жорка не выключал, и любой прохожий, случись ему гулять мимо, мог заглянуть в одно из окон, никого не увидеть и заскочить в избушку чего-нибудь спереть. Такое случалось не раз, и, если хозяин успевал вернуться в избу прежде, чем добрый прохожий покинул её вместе с какой-нибудь полезной в любом хозяйстве вещью, добрый прохожий прикидывался дураком, желающим попить водички или спросить дорогу не то в Лопатино, не то в Вороновку. А если таковой оказывался знакомым, то вопрос разрешался ещё проще. Гость изображал нехарактерную радость от встречи земляков, хозяин прикидывал, как бы половчее обшмонать гостя, который уже мог чего-нибудь стырить и припрятать под одеждой.
Глава 39
- Так что с тобой случилось? – спросил Сакурова Жорка, когда они оба вошли в дом, никого постороннего там не обнаружили, закурили и уселись за обеденный стол.
Сакуров, нервно затягиваясь хорошей сигаретой, честно рассказал Жорке о пережитой им галлюцинации.
- Ни хрена себе, - резюмировал Жорка краткой. – А ты тут без меня не напивался?
- Ни боже мой! – клятвенно выдохнул Константин Матвеевич.
- Плохи твои дела, братан, - утешил приятеля Жорка.
- Спасибо на добром слове, - поблагодарил односельчанина Сакуров.
- Слушай, а может, тебе снова нарезаться до упада, и… В общем, недаром говорят, что клин клином вышибает…
- А ты вместе со мной, - невесело усмехнулся Константин Матвеевич. – Сегодня мы с тобой нарежемся, завтра до упада похмелимся, а послезавтра Мироныч со своей Азой Ивановной, Ванькой и прочей их бедной роднёй начнут кушать поросят с кашей.
- Скрупулёзно подмечено, - ухмыльнулся в ответ Жорка. – Кстати, Николай без меня за деньгами не приходил?
- Нет.
- Ладно, давай попьём кофе, - предложил Жорка, распаковывая поместительную сумку с плечевым ремнём, - а заодно обсудим текущую ситуацию.
- А что, ты и бухла притаранил? – машинально поинтересовался Сакуров, с ненавистью обнаруживая в себе, где-то в районе пресловутой ложечки, предательские сосательные спазмы.
- Как всегда, - успокоил приятеля контуженый односельчанин, - мы же в деревне не одни…
Он продолжил вытаскивать из своей сумки разные продукты, в очередной раз поражая Константина Матвеевича их количеством. В том смысле, что, будучи инвалидом не сильно атлетического телосложения, Жорка умудрялся привозить рюкзак или сумку таких размеров, с какими и не всякий здоровяк управился бы. Однажды, по пьяной лавочке, когда у кого-то из пьющей компании возник интерес к Жоркиной грузоподъёмности, он объяснил, что такую грузоподъёмность ему привили в армии, где ему, помимо продуктов, приходилось носить пулемёт, усиленный боезапас в виде патронов с гранатами, бронежилет и кучу прочих необходимых предметов в виде сапёрной лопаты, пистолета, двух ножей, аптечки, радиотелефона и нескольких упаковок (на всякий случай) взрывчатки. Иногда, помимо вышеперечисленного, Жорке приходилось таскать на себе раненных товарищей или трофейных баранов. Ну да, товарищей Жорки иногда ранило (а иногда и убивало), а бараны были вкуснее тушёнки, хотя советская тушёнка была много вкуснее той, какую стали делать сначала кооператоры Горбачёва, а потом – демократы Ельцина.