Им не нужна была Русь, освобождённая от помещичьего ярма. Что им в том, что крепостные пахари пухнут от голода, что им в том, что в заводах и шахтах жизнь хуже каторги!..
Забраться на Яик, предъявить Петербургу свои требования: отдать казачеству реку Яик с верховьев до устья, сохранить выборную по воле казачества старшину, отказаться от присылки на Яик атаманов из Петербурга, освободить казаков от службы в регулярных войсках… За половину уступок со стороны царицы они головою выдали б самозванца, уверив «матушку императрицу» в том, что Емелька их обманул «воровством» по их неразумению и темноте…
Оставшись один после ухода атаманов военной коллегии, Емельян тоже понял, что весь его спор был бесполезен. По скрипу возов, по гулу на улицах в непривычный ночной час он понял, что яицкие главари всё-таки победили его, хотя и ушли с видимым смирением и внешней покорностью…
Он смотрел бы на все сквозь пальцы, предоставив событиям совершаться и отдавшись на волю течения. Но настойчивые речи Салавата, а вслед за тем требовательный голос «тайного государева поручика» Семки всколыхнули в душе Емельяна новый порыв к борьбе.
— Народ уже потёк, надёжа. Ведь как его остановишь! — развёл руками Давилин.
— Твоя голова в ответе. Созвать коллегию в сей же час, — приказал Пугачёв.
Под окнами раздались громкие споры и крики.
— Узнай, что там, доложи, — вдогонку «дежурному» крикнул Пугачёв.
— Я узнаю, — сказал Салават.
Он вышел на высокое «дворцовое» крыльцо.
Лавина народа текла по улице к «царскому» жилищу.
Перед крыльцом суетливо метались казаки.
Денис Шигаев, Коновалов, Овчинников торопливо вполголоса совещались с Давилиным.
— Скажи — башкирцы да тептяри бунтуют, грозятся на государя… — сказал Коновалов Давилину, не заметив Салавата.
Давилин стал ему что-то шептать.
Пара коней рысцой из-за угла вывезла пушку, поставила возле крыльца, пушкарь с дымящимся фитилём совещался с помощником. Из темноты молча пробежали стеной казаки, в соседнем дворе послышался топот коней… команда…
Салават понял всё, что творится… Вбегающий на крыльцо Давилин грудь с грудью столкнулся с ним.
— Башкирцы бунтуют, — сказал он на ходу Салавату, не узнав его в темноте.
Салават вместе с ним вошёл к Пугачёву.
— Государь, измена! Башкирцы бунтуют, грозят на ваше величество… — крикнул Давилин.
— Судар-государ, — прервал его Салават, — Коновалка велел из пушки в башкирцев палить! Коновалка измену делат! Пушкарь у царского крыльца пушку ладит… Айда, вместе идём, ты башкирским людям своё слово скажешь!
— Идём, — решительно обронил Пугачёв, надевая шапку. — Трушко, ты останься дома. Сема, ты с ним, с Пугачонком…
— Государь, головы своей пожалел бы, нужна народу! — воскликнул Давилин с мольбой.
— Идём, Салават, — словно не слыша его, сказал Пугачёв. — Дежурный, коня!
Спокойствие овладело им. Он умел говорить с толпой. Терявшийся до истерики перед кучкой людей, с которыми приходилось хитрить и искать лазеек, Пучагев был твёрдо уверен в себе, когда выходил к тысячным толпам народа. Для них он был желанный и жданный их государь, повелитель и вождь. Перед народом он не лукавил ни в чём, сердцем был с ним, и голос его был твёрд и спокоен, когда говорил он с народом.
Салават восхищённо взглянул на высокую грудь царя, на уверенно поднятую голову в казачьей шапке, сдвинутой набекрень, на тяжёлую, твёрдую поступь. Давилин накинул ему на широкие плечи богатую, крытую тёмно-вишнёвым сукном шубу. Трофим подал саблю…
— Пушку убрать! — громко скомандовал Пугачёв с крыльца. — Изменник ты, Коновалов, в кого хошь налить?!
И, обратясь к Давилину, резко напомнил:
— Сказано — дать коня!
Пушка, стуча колёсами, мгновенно скрылась за поворотом.
Из темноты подвели под уздцы двух коней.
Пугачёву всегда подавали двух лошадей под седлом. Ширококостный и мускулистый, хотя и не отличавшийся полнотой, он быстро утомлял лошадей. На этот раз не предстояло дальней езды, и Пугачёв кивнул Салавату.
— Садись.
— Царский ведь жеребец, — почтительно возразил Салават.
— Садись! — настойчиво произнёс Пугачёв.
Четверо казаков с оружием в руках окружили их, пятым вскочил на седло «дежурный» Давилин. У двоих казаков в руках закачались зажжённые фонари. Отблеск огней сверкнул на лезвиях сабель, на стволах ружей, на бляшках сбруи.
В конце улицы стоял глухой гул: казаки оттесняли толпу в темноту ночи между двумя рядами домов и длинных заборов. Толпа волновалась. Пугачёв услыхал гортанные звуки невнятной и чужеродной речи.
— Ваши? — спросил он, склоняясь к Салавату.
— Наши.
Они подскакали вплотную к толпе. Здесь шла молчаливая давка. Казаки древками пик преградили улицу поперёк. Толпа рвалась, но не могла сломить крепкой казачьей стены. Озлобление толпы накалялось задорными криками, долетавшими из далёких задних рядов. Вот-вот заварится жаркая свара…
— Кто не пущает народ к своему государю?! — выкрикнул Пугачёв, подъехав к толпе.
— Бунтуют башкирцы, ваше величество, — чётко отрапортовал хорунжий. — На вашу персону грозятся…
— Врёшь, собачий ты сын, не одни башкирцы — и заводские на вас, изменников. Ты царю не клепи! — откликнулись из толпы.
— Пики убрать! — приказал Пугачёв.
— Яшагин[16] царь Пётра Федорыч! — выкрикнул Салават. — Яшагин!
— Яшагин! — подхватила толпа и хлынула в улицу, заливая её и смешав ряды казаков, по приказу царя убравших свои пики.
Салават выхватил горящий фонарь из рук казака и поднял его, освещая лицо Пугачёва.
— Жягетляр! — крикнул он и обратился к толпе по-башкирски: — Здесь перед вами великий царь, знающий все сердца, славный, милостивый и отважный. Я, Салават, начальник башкирских войск, говорю вам: слушать во всём царя. Он, как отец, хочет для всех народов мира и счастья.
— Яшагин цар Пётра! — крикнул рядом толстый Кинзя.
Толпа подхватила его клич.
— Многие лета царю Петру Федорычу! — раздался из толпы голос того, кто кричал о заводских рабочих.
— Ур-ра-а! — подхватили русские.
— Ур-ра-а! — закричали и казаки, и простой этот клич передался башкирам и тептярям и прокатился по всей толпе.
Пугачёв снял шапку перед народом.
— С чем пришли, дети? — спросил он толпу.
— Наста киряк, балалар'м? — перевёл Салават вопрос.
И тогда прорвалась разом из всех грудей тысячеустая, пестроголосая жалоба:
— Измену затеяли казаки.
— Пошто на Яик собираются? Нас покинуть!..
— Сами звали вставать, да пятки подмазали салом!
— Негоже тебе так, Пётра Федорыч, наш ты царь, не боярский — пошто допущаешь измен от казаков?! — внятно сказал длиннобородый седой старик, вытолкнутый толпою вперёд.
— Ты кто, батюшка? — спросил Пугачёв.
— Рудоплавщик, надёжа-царь. Ходоком от заводу прислан к тебе. В поклон пушку да десять ядер привёз. Заводские мужики повелели тебе сказать, что животы за тебя положат. Иди, хочешь, к нам — не дадим в обиду. Пушки сольём, сабли скуём, пики… Ан ты от нас на казачью сторону хошь уходить! А нас на расправу бросить.
Пугачёв осмотрел толпу.
Высокие остроконечные шапки, ушастые шлемы с меховыми назатыльниками, падающими на плечи, доспехи из лошадиных шкур, с гривами, развевающимися вдоль всей спины воина, гнутые луки за плечами, боевые топоры…
Молодой башкирин приблизился к Салавату и горячо говорил ему на своём языке.
Толпа башкир и татар одобрительно рокотала в поддержку его слов.