Вечером она созвонилась с сыном. Мальчик говорил торопливо, отрывисто, ему было не до матери, он играл с друзьями. Женщина давно забыла свои обиды, сейчас самостоятельность подросшего ребенка даже радовала Елену. Завести роман, имея на руках беспомощного цыпленка, каким она прежде считала Артема, было бы невозможно. Мужу она тоже пыталась позвонить, больше для очистки совести, но его телефон не отозвался. Руслан уехал в другую область, монтировать оборудование в новом коттеджном поселке, затерянном в лесах, и вполне вероятно, связь там просто отсутствовала.
«Ну и пусть, тем лучше!» – сказала она себе, ложась в постель и привычно нашаривая в складках одеяла пульт. Телевизор – единственное, что хоть как-то скрашивало тоскливые долгие вечера, когда им с мужем не о чем было говорить. Он оставался включен почти все время. Общение мужа и жены сводилось к ленивой борьбе за обладание пультом, так как передачи они предпочитали разные. Елена впервые задумалась, а не отгородились ли они друг от друга большим плазменным экраном, – даже сама сумма, которую выложили за эту покупку, говорила о многом. Так, тяжело больной человек без рассуждений тратит внушительные средства на новые, дорогие лекарства, надеясь, что они его спасут от неизбежного… Телевизор в самом деле часто их выручал. Вечно бубнящий яркий экран убирал из их жизни необходимость говорить друг с другом, выступал в роли посредника, предлагая свои темы для обсуждений и сглаживая конфликты, которые неизбежно возникли бы, окажись муж с женой лицом к лицу. «Удивительно, как Руслан вообще заметил, что я стала “какая-то странная!”»
Она убрала звук и уснула незаметно для себя, убаюканная мерцанием экрана, где безмолвно шло какое-то шоу. Очнулась только глубоко ночью, выброшенная из кошмара собственным криком.
Сев на постели, Елена судорожно вонзила пальцы в растрепавшиеся волосы, напрочь забыв об укладке. Сердце билось так, что удары отдавались в горле, во рту появилась сухая горечь. Бросив дикий взгляд на экран, женщина с трудом перевела дух и выключила телевизор. Комната погрузилась в темноту. Елена торопливо протянула руку, пошарила по тумбочке, и спустя секунду красный абажур ночника наполнился мягким светом. Встав с кровати, она подошла к окну и открыла форточку. Сырой мартовский воздух, в котором уже ощущалось дыхание весны, медленной волной потек в душную комнату.
Все действия женщина проделывала машинально, вслепую, не в силах избавиться от страшной картины, все еще стоявшей у нее перед глазами. Обычно она не запоминала сны, но этот врезался в сознание как сигнал тревоги, и этот сигнал все еще звучал, терзая ей нервы. Сон был тем более страшен, что имел много общего с действительными событиями.
Ей приснилось шоссе, по которому она ездила в гости к сыну, и пробка, обычная для вечернего часа. У нее снова что-то не ладилось с машиной, но «девятка» на этот раз не дымилась, а медленно ползла, прокладывая себе дорогу среди каких-то грузовиков. Пробка, в сущности, вся и состояла сплошь из грузовиков, как заметила во сне раздосадованная Елена. Бесконечные фуры тянулись справа и слева, они зажимали ее машину, оставляя лишь крохотную щель для проезда, но та каким-то чудом все же двигалась. И вдруг женщина резко ударила по тормозам, увидев прямо перед капотом человеческую фигуру. Темная бесформенная масса тут же сползла ей под колеса. Липкий ледяной ужас наполнил вены, заменяя собой кровь. «Сбила человека, убила!» – стучало у нее в висках. Елена, задним умом понимая, что сбить насмерть на такой черепашьей скорости невозможно, все же была абсолютно уверена, что человек под колесами «девятки» мертв. Выйти из машины она не решалась, да и не смогла бы, фуры затерли ее так, что дверца попросту не открылась бы. И вдруг впереди что-то зашевелилось – темная фигура начала медленно подниматься, вползая на капот «девятки». Спустя мгновение Елена увидела обращенное к ней окровавленное лицо и в панике узнала Михаила. Тот пытался прижаться снаружи к стеклу и разглядеть, кто сидит внутри сбившей его машины. Его движения были неестественно мягкими и неловкими, отчего ужас, испытываемый Еленой, только возрастал. Она вдруг поняла, что живой человек так двигаться не может, разве что все его кости вдруг превратились в желе. Значит… «Я убила его!»
Она закричала, и крик выбросил ее наконец из кошмара. И тогда, на грани миража и реальности, женщина успела осознать, что видит этот сон не впервые, он уже снился ей, с теми же тошнотворными подробностями, но прежде дневное сознание отказывалось фиксировать его.