Выбрать главу

Если жизнь действительно проблема для меня, то не меньше и я – проблема для жизни. Люди должны найти какой-нибудь способ обращаться со мной. Я, конечно, при этом не намекаю на определенных лиц. Единственные люди, которых хотел бы я теперь иметь возле себя, – художники и люди страдавшие: те, кто знал, что такое боль. Кроме них, меня не интересует никто.

Я не предъявляю никаких требований к жизни. Все, что я высказал здесь, касается только личного моего отношения к моей жизни в целом.

Я чувствую, что мне не нужно стыдиться своего наказания; это один из первых пунктов, которых я должен достигнуть ради моего совершенствования и потому, что я так несовершенен.

* * *

Затем я должен научиться быть счастливым. Было время, когда я знал это, или думал, что знаю, инстинктивно.

Прежде в моем сердце была всегда весна. Мой темперамент был органически связан с радостью. Высоко, до самых краев, наполнял я свою жизнь наслаждением, как наполняют до края кубок вином.

Теперь я подхожу к жизни с совершенно новой точки зрения, и часто мне бывает необычайно трудно даже представить себе счастье.

Я помню – это было во время моего первого семестра в Оксфорде – я прочел в «Ренессансе» Патэра (книга, имевшая такое странное влияние на мою жизнь), как Данте поселяет там, в глубинах Ада, тех, кто самовольно предается печали; я пошел тогда в библиотеку колледжа и раскрыл то место в «Божественной Комедии», где говорится, как внизу, в адских топях, теснятся те, что в милом воздухе печальны были, и вечно стенают и вздыхают теперь: «Мы были печальны в милом воздухе, что живится солнцем».

Я знал, что церковь осуждала «accidia», но вся эта идея казалась мне в высокой степени фантастичной; такой грех, думалось мне, только и мог изобрести не знающий жизни священник. И я так же не понимал, как мог Данте, который говорит в другом месте: «Скорбь вновь соединяет нас с Богом», как мог он так круто обойтись с теми, кто имел склонность к меланхолии – если только действительно таковые были. Я не подозревал тогда, что это будет когда-нибудь одним из величайших искушений моей жизни.

Когда я сидел в тюрьме в Вандсворте, я страстно желал смерти. Умереть было мое единственное желание.

Когда я, после двухмесячного пребывания в тюремной больнице, был перевезен сюда, и мое здоровье стало понемногу восстанавливаться, я кипел яростью.

Я решил покончить с собой в тот день, когда меня выпустят на свободу. Спустя несколько времени мое уныние прошло, и я решил, что буду жить, но оденусь в печаль, как король одевается в пурпур: я никогда не буду больше улыбаться; каждый дом, куда я войду, я обращу в дом печали. Я заставлю моих друзей идти рядом со мной в тоске, медлительной поступью. Я научу их тому, что истинная тайна жизни – меланхолия; чужим горем я отравлю их радость, истерзаю их своей скорбью.

Теперь я чувствую совсем иначе; я вижу, как неблагодарно и нелюбезно было бы с моей стороны вытягивать такое длинное лицо, что друзья мои, навещая меня, сочли бы себя обязанными вытягивать свои еще длиннее в знак сочувствия этому. То же самое, что пригласить их, попросить молча сесть за поминальный обед и угостить горькими травами.

* * *

Я должен научиться быть радостным и счастливым.

Два последних раза, когда моим друзьям позволили навестить меня здесь, я старался быть как можно веселее и показать им свое хорошее настроение, чтобы хоть немного вознаградить их за длинный путь, который они проделали от Лондона сюда. Я знаю, это – слабая награда, но никакая другая – я в этом убежден – не была бы им приятнее.

В субботу, восемь дней тому назад, мне позволили целый час говорить с Робби; я приложил все старания, чтобы показать ему как можно яснее, какую сердечную радость испытал я от нашего свидания.

Что те взгляды и убеждения, которые складывались у меня здесь в тиши, направлены по верному пути, подтверждается мне тем, что теперь я, впервые после осуждения, действительно испытываю желание жить.

У меня так много впереди, что для меня было бы страшной трагедией умереть прежде, чем удастся исполнить по крайней мере хоть часть задуманного.

Я вижу новые возможности в развитии искусства и жизни, и каждая возможность – новый путь к совершенству. Я жажду жизни, чтобы изведать то, что теперь является для меня новым миром.

Хотите знать, что такое этот новый мир? Вам это легко угадать. Это мир, в котором я жил последние два года. Страдание и то, чему оно учит, – вот мой новый мир. Прежде вся жизнь моя была отдана наслаждению. Я всячески избегал страданий и забот. Они мне были противны. Я решился отдавать им как можно меньше внимания, смотреть на них до некоторой степени как на несовершенство. Они не умещались в моей жизненной схеме. Им не было места в моей философии.